Круги по воде. Часть 2

Моя Лоция Балтийского моря

Я настороженно вглядывался в мутную воду Балтийского моря с высоты крыла мостика. Высота была небольшая – мое новое судно оказалось мини-балкером датской постройки. На корме гордо вился сине-бело-красный крестастый норвежский флаг. Пожалуй, это было самое маленькое судно из всех, на которых мне довелось работать, и самая большая зарплата, о которой большинство моих коллег могли только мечтать.

Все было мне незнакомо; начиная от самого Балтийского моря, экипажа, состоящего целиком из поляков, и особенности погрузки малых балкеров. Экипаж принял меня, можно сказать, радушно. Балтийское море мне поначалу категорически не понравилось. Не понравилось своим мутновато-болотным цветом, и вообще – какое это море? Вода в нем почти пресная, как в озере! Позже я, безусловно, несколько пересмотрел свое отношение к нему. Хотя вода осталась такой же.

Первая погрузка... В финском порту Еврайоки... В жизни каждого человека бывают моменты, о которых ему больно вспоминать. Ему стыдно за эти моменты, и он пытается выбросить их из своей памяти. И уж конечно, он никогда, ни при каких обстоятельствах и никому про них не расскажет. Он постарается утаить от широкой, да и узкой общественности приключившуюся с ним историю, в которой он оказался не на высоте, а совсем наоборот; где прошляпил, либо протабанил, а может, дал лиха или свалял дурака. Я же не таков. И я честно заявляю, что первая погрузка для меня оказалась именно таким моментом. А вот больше я ничего не скажу. Могу лишь добавить, что я уж было подумал -  эта первая погрузка окажется для меня и последней.

К счастью, я быстро разобрался в своих промашках, и все последующие погрузки вел без проблем, а в последствии и вообще стал заслуженным и знаменитым на всю компанию грузилой.

Мне очень не по душе пришлись поначалу наши порты захода, если можно назвать портом одиноко торчащий из берега причал с самодельным погрузочным конвейером (утрирую), с которого не видать не то, что ближайшего города, а вообще хоть какую-то деревушку или домишко (не утрирую).

Груз мы грузили тоже не солидный – камни. Впрочем, этот каменный век вскоре закончился и началась новая, интересная трудовая жизнь.

Если первые впечатления от посещенных портов расплывчаты и скрыты в пыли от грузимых грузов, то вторые – ярки и контрастны. Первую открытую мною страну на балтийском берегу я назвал - Швеция.

Почему? Потому что в ней живут шведы, и так они свою страну называют. Вообще-то они называют её «Сверидже», но если это перевести на русский язык, то получится именно «Швеция». Швеция мне понравилась, и продолжает нравиться до сих пор. Как украинский подданный, я даже сочинил стих: «Коль попал ты в Швецию, полюби её!

 Наши флаги с ихними – цвета одного!»

В странах, заканчивающихся на «еция» - есть всё. Соответственно и в Швеции есть всё. Имеется ввиду материально-технический аспект, то есть товары для народа и доступные цены на них.

Вероятно шведы, получив всё, что им угодно, начали зазнаваться; и тогда в наказание у них решили забрать самое ценное. То есть, не совсем забрать, а так – припугнуть.

-Что для вас дороже всего? – лукаво спросили у шведов.

-Водка! – радостно ответили те.

-Водка вам дорога? Хорошо, - злорадно ответили им и сделали водку и другие спиртные напитки такими действительно дорогими, что они хоть и остались в Швеции, но перестали быть для многих желанно-доступными.

-Ну, что ещё для вас самое ценное?

-Пиво, - простодушно признались приунывшие шведы.

-Ах, пиво! Поднимем цены и на пиво.

-Постойте! – запаниковали шведы, - Вы же уже подняли цены на водку! Повторяться нельзя!

-Да? Тогда мы... тогда у вас....Отныне – пиво разрешается в Швеции не выше 3,5% алкоголя! Пейте на здоровье.

Такую гадость пить, естественно, невозможно, да и бессмысленно. Я пробовал.

1. -          Ну, что ещё у вас осталось самого дорогого?

Шведы, насупившись, настороженно молчали.

-А? Что у вас ещё есть милого сердцу? – не унимались те, - Ну, что вы еще любите больше всего?

-Курить любим, - брякнул какой-то простак из рядов хранящих молчание шведов...

Таким образом зазнавшихся шведов легонько опустили на землю. Всё у них есть, и все вроде бы осталось – только теперь за водку, пиво и сигареты любой швед воробья в поле загоняет. Этим по сей день успешно пользуются все моряки-балтийцы, в меру возможностей и потребностей спекулируя на вышеупомянутых товарах. Характерно, что за бутылку водки или ящик пива в шведских портах рабочий притащит вам на судно все, что вашей душе угодно – рабочую одежду, предметы инвентаря, инструменты – всё! Спросите, где берут? Отвечу по-русски, иронично улыбаясь: «Крадут-с!»  Да-да, тащут, что где плохо лежит.

Впечатления начались с посещения порта Чоппинг. Путь к нему пролегал извилистым фьордом, через один небольшой шлюз и под несколькими мостами. Мы ошвартовались в середине дня в пятницу, и до понедельника оказались свободны, как свежий ветер. К моей великой радости, на судне имелся велосипед, оседлав который я и отправился покорять новые земли. Швецию я сразу охарактеризовал как страну рябин и зайцев. Этих озабоченных ушастых зверьков можно было заметить везде – на берегах фьорда, в рощах, полях и даже в порту. Похоже, что у аборигенов они не вызывали никаких гастрономических ассоциаций, оставляя последних в полном к себе равнодушии. Я же, признаться, увидев зайца, скачущего по рельсам на территории порта, не выдержал, и, после некоторых колебаний оставив велосипед, дал дань охотничему инстинкту. Предпринял попытку загнать ушастого. Ничего не получилось.

От рябин рябило в глазах. Их было так много на улицах Чоппинга, что я бы назвал этот город «Рябиновка». Должно быть, чоппингцы холят и лелеят свои рябины, и несомненно должны гордиться этими прекрасными  деревьями  с сочной зеленой листвой и жирными, размером с крупную вишню, красными ягодами.

Вторым полюбившимся мне городом стал Норрчопинг. Местная достопримечательность в нём – Музей Труда, я его посетил с удовольствием. Некогда здесь была огромная ткацкая фабрика, с огромными цехами из красного кирпича, многоэтажными зданиями, улицами и даже собственной плотиной – целый городок в центре города! Много лет назад, а может – и десятилетий – фабрика закрылась. Вы видели когда нибудь старинные фабрики? А заброшенные? У меня, например, вид этих мертвых, мрачных строений, зияющих черными провалами окон, угрюмых фабричных труб, запущенных корпусов со следами начавшихся разрушений и могучих корродирующих металлических конструкций вызывает какое-то мистическое, тревожно-волнующее чувство... Иметь такую не радующую глаз громаду почти в самом сердце города норрчопингцы не пожелали. Разрушить и демонтировать её – проще город перенести в другое место; фабрика строилась добротно и основательно. И тогда – фабрику расчистили, здания отреставрировали и – сделали музеем! Почти в каждом корпусе, в каждом цехе – оборудованы музейные залы или экспозиции... Некогда тут было шумно – гремели фабричные механизмы, шипели паровые машины, ревели гудки, трубы извергали в бледное небо клубы черного дыма и трудились тысячи рабочих. Теперь – тихо, чисто, красиво и ...таинственно. Я бродил по пустым фабричным улочкам, глядел на строгие красно-кирпичные корпуса, слушал шум старой плотины и думал о вечности, бренности бытия и есть ли тут буфет или кафе – жрать чего-то захотелось. Буфет был, стилизованный под старый фабричный, на первом этаже самого высокого, семиэтажного корпуса. Там был и ресторан, стилизованный под фабричную столовую. Ресторан был, но не работал, а может – это и была фабричная столовая. Вы знаете, что такое шведский стол? Так вот, в Швеции они тоже есть! И если то, что я видел – действительно экспозиция «Фабричная столовая» - на фабрике впору было трудиться за одни лишь харчи...

На седьмом этаже этого корпуса я был торжественно встречен Гимном Советского Союза. На стене алело полотнище нашего советского флага, а на весь этаж - фотоэкспозиция, посвященная Советскому Союзу! Я такого не видел, пожалуй, даже и в самом Союзе... Приглушенный звуковой фон – старые советские песни, Государственный Гимн, речи Генсека Л.И.Брежнева. Красивые огромные фотографии, свидетельствующие о былом величии великого государства, достижениях советской науки и техники, культуры и спорта. Чистые, красивые лица советских людей, великого народа, некогда жившего на Земле.... Ни намека на скрытый сарказм, злорадство или злопыхательства – чистая память и уважение- вот, что навевала эта экспозиция.... Хотелось крикнуть: Я тоже бывший Советский! И уверен, редкие посетители этого зала глядели бы на меня с уважением. Музей Труда...

Чего ещё в Швеции много – велосипедов. Неимоверное количество. Меньше, чем в Китае, но гораздо больше, чем у нас. На улицах, площадях, в скверах и дворах – сотни, тысячи припаркованных велосипедов. Многие валяются, подобно бесхозным, некоторые поломанные и, похоже, давно забытые хозяевами; но это совсем не значит, что если вы устали ходить пешком – достаточно подобрать приглянувшийся и продолжить путь на двух колёсах. Практически все велосипеды, от новеньких красавцев до проржавевших развалюх снабжены противоугонными устройствами – цепочками или троссиками, блокирующими одно из двух колес. Пустяк, конечно, имей вы в кармане кусачки, но не всегда под рукой найдётся нужный инструмент. В больших городах – Норчоппинге и Гавле, например, возле городских вокзалов я видел целые настоящие свалки велосипедов! Видимо, городские власти борятся с беспечностью граждан, оставляющих своих железных коньков где попало, тем, что время от времени сгребают их в кучи. Признаюсь, не раз испытывал соблазн скоротать путь на судно каким-нибудь скромным великом, но незнание местных обычаев по отношению к оставленным велосипедам всякий раз останавливало мои искренние порывы...

Если вы по каким-либо причинам не смогли украсть понравившийся вам велосипед – из боязни полиции или других морально этических соображений – не отчаивайтесь. Вполне возможно, что его украдет какой-нибудь местный наркоман и привезет под борт вашего судна, где и продаст вам за бутылку водки и блок сигарет.

Шведские города красивы и аккуратны. Делать в них моряку нечего. В смысле развлечений. Сидеть в баре и тянуть бурду 3,5%? Спасибо. Женщины в Швеции есть, порой можно заметить даже симпатичных, но это вам не Бразилия. Остаются магазины  и торговые центры, но это развлечение быстро надоедает. Поэтому я, отправляясь с судна в близлежащий город, прямиком направляюсь в городскую библиотеку. Они называются: Штадт библиотек. Да погодите вы смеяться. Вид моряка в читальном зале с книжкой вместо бутылки пива в руках, у меня самого вызвал бы приступ неудержимого хохота, но я-то иду туда совсем по другому делу... А дело в том, что в любой городской библиотеке в Швеции, впрочем, как и в Норвегии или Финляндии, имеются компьютеры с бесплатным доступом в интернет. Вот я и отвожу душу, от безделья. А вообще люблю я вечерком побродить по тихим шведским улицам, пестрящим огнями магазинов и ресторанов; днем – разглядываю диковинные знаменитые крыши домов, воспетые Астрид Линдгрен и её Карлссоном - красной черепицы и торчащими ажурными флюгерами.

 Швеция – богатая страна, холмистая и лесистая. Дания, например, в основном приземистая и безлесая. Не знаю, чем она богата. Ну а уж гористее всех – это, конечно, Норвегия. Там, как говаривал К.Прутков - разглядывая горные вершины, следует придерживать шапку. А уж насколько Норвегия богата – думаю, не знают и сами норвежцы. Но о них – позже, коль речь идет о Швеции.

Итак, страна богата, но шведы хитры. Например, как я уже заметил, лесов у них – вовек не вырубить, а – не вырубают. Лес в Швецию возят из России и бывших прибалтийских республик. Зато на вывоз шведы дают всякую ерунду – камни, щебенку, химикалии разные, бумагу, сделанную из нашего леса и автомашины Вольво.

По правде сказать, страна невелика; население – курам на смех, приличным считается город, где жителей двадцать тысяч человек. Ежели вы загребли в Швецию со стороны Ботнического залива – с востока - климат вы найдете совсем другой, чем попадя в эту же страну с запада или юга. Зимой тут холодно, снежно, лёдно и темно. Вообще-то  Швеция страна тёмная. Зимой. Светлое время суток сотавляет часа четыре а то и того меньше. Непривычно бродить по городу под черным ночным небом, среди фонарей и светящихся витрин, а взглянув на часы – обнаружить, что всего-то три часа дня. Поэтому все время зеваешь – спать хочется. Жизнь здесь оканчивается рано – в шесть часов вечера почти все магазины закрываются. Бары и рестораны, впрочем,  открыты, но что там делать – ума не приложу. Ежели, конечно, не голодный. Чтобы не вгонять местных жителей и гостей в смертную тоску, природа иногда балует их северным сиянием. Пару раз и я с восторгом взирал на это чудесное явление, в основном на ночной вахте в море.

Зато летом – наоборот. Летом на страну находит временное просветление. Ночь сводится к минимуму. То есть, темное время суток. Начинаются белые ночи; все время светло, как днем. Это, впрочем, не значит, что летом шведы проводят ночи напролет в бодрствовании, отнюдь - спят, выдерживая распорядок. Иначе, думаю, они бы свихнулись или превратились в каких-нибудь медведей, которые пол-года спят, а пол-года по лесу шастают.

Если взять, к примеру, Швецию и перенести с лесистых холмов на пустынную равнинную местность – то получится Дания, и так оно и получается. Разница в том, что в Швеции деньги – кроны шведские, а в Дании – кроны датские.

Если кто-то решит сыграть с вами злую шутку, и высадит вас неожиданно, без предупреждения, где-нибудь в центре крупного шведского или датского города – вряд ли вы сразу сообразите, где вы – в Швеции, или в Дании. Архитектура одинаковая, язык такой же, да и людей сразу не различишь – и те, и те – скандинавы. Чтобы разобраться – идите сразу в ближайший бар и закажите крепкого пива. Если вам набульдонят 3,5 процентной бурды – рассчитывайтесь смело шведскими кронами. А если нальют нормального, крепкого, 6-ти или 7-и процентного – готовьте кроны датские!

Есть и ещё разные тонкости, человеком бывалым легко различимые. По географическому расположению Дания находится несколько юго-западнее Швеции, поэтому датчане по-западному раскованнее и по-южному темпераментнее шведов. Правда, их не лишали так сурово водки и пива, а без этого быть раскрепощенным и темпераментным тяжело. В Дании много баров и ресторанов, в которых, в отличие от Швеции есть чего делать, и они там охотно это делают. Столицей у них – Копенгаген. Город большой и шумный, красивый по-своему, в нем много ночных клубов, театров, памятников архитектуры, музеев и  стрип-шоу. Есть Королевский дворец, охраняемый дюжими гвардейцами в огромных меховых шапках-папахах, музей эротики и музей Гинесса и улица красных фонарей. Существование последней лично у меня вызывает сильные сомнения, ибо я её искал, но так и не нашёл. Однако повар говорит – есть.

Там неимоверное количество наезжих туристов. Если погода хорошая, они толпами бродят по главной улице-променаду вдоль канала, глазеют на ярко раскрашенные прогулочные кораблики, пьют пиво и ржут. Многие сидят на парапетике или прямо на асфальте, глазеют на толпы бродящих, пьют пиво и ржут. Остальные, видать из тех, что побогаче, сидят тут же за столиками кафэшек под открытым небом, глазеют на бродящих и сидящих на асфальте, пьют пиво и разговаривают, некоторые тоже ржут. Зимой такого безобразия я не наблюдал, видимо, прячутся в закрытых помещениях.

Ввиду того, что в Дании больше сексуальных утех, чем в Швеции, в которой их нет, женщины здесь хорошее. Ибо известно – от секса женщины хорошеют.

Особенно весело бывает в субботу вечером. Датские города словно оживают в ночь с субботы на воскресенье и живут весело до утра. Как-то стояли мы выходные в порту Нэствэд. Вечерком мы, четверо молодых членов экипажа двинулись в центр города попить пива. Меня, признаться, тянуло на дискотеку, но мои польские товарищи затянули меня в паб, да и дискотеки были еще закрыты. В пабе играл живой местный вокально-инструментальный ансамбль и веселились люди. Мужчины – тем, что пили пиво и громко разговаривали, а женщины... Женщины пили пиво, громко разговаривали, вызывающе хохотали и периодически пускались в пляс. Подозреваю, что они были из местного общества Тех, Кому За Сорок...

По мере выпивания пива они начали бросать на нас взгляды: сначала – редкие любопытствующие, а потом – частые жадные. Наконец, они решились и яростно атаковали нашу компанию. Мои польские друзья были выхвачены и утянуты в танцы, а мне удалось забиться в угол и притвориться идиотом. Из тёмного угла я некоторое время наблюдал, как танцующие пары общаются на датско-польском языке жестов, а потом мне удалось скрыться, ибо принять вызов в неравных возрастных категориях было вне моих правил. Я так и не понял, чего же они хотели...

Когда-то датские и шведские города славились своей особой, безукоризненной чистотой. Считалось, если вдруг тебе удастся обнаружить брошенную на тротуаре спичку – значить это могло только одно – за минуту до тебя тут прошел русский моряк, или же ты сам эту спичку и бросил. Еще в середине девяностых годов один мой знакомый, посетив датский порт, восхищался чистотой улиц.  Сейчас же вид улиц в больших шведских и датских городах озадачил бы даже нашего отечественного дворника, окажись он на них случайно. «Общество американизируется», сочувственно заметил как-то другой мой товарищ по этому  поводу. «Американизируется» – значит «освинячивается». Ибо нет в мире другого такого свинюшного народа, как американцы.

Еще говаривали: «Оставь в Дании на улице кошелек с деньгами, и отправляйся гулять по городу. Через сколько времени ни вернёшься – кошелек будет лежать на месте: никто не возьмёт чужого!»

Экспериментировать не советую. Если не жалко денег и кошелька, конечно.

С Норвегией я встречался раньше. Дикая страна. Одни горы и фьорды. Горы весьма высокие, покрыты лесом и редкими домами в самых неожиданных местах. Кое-где зловеще нависают серые скалы и большие каменья, а то и ледники и снежные лавины. Случается, камни падают и разносят в щепы  особенно удачно пристроившийся домишко, но ничего – норвеги привыкли.  Горные ручьи, белыми пенными нитями спадающие с заснеженных вершин, кое-где похожи на насенные на горы штрих-коды – достижение цивилизации. Одинокие домики, в основном белые и или бордовые, живописно выделяющиеся из леса и скал своими яркими стенами и крышами, принадлежат людям небогатым. Ибо чем неудачнее место для постройки жилища – тем оно дешевле. Самые везучие живут на самых вершинах, с которых снег не сходит даже летом. Наверное, жилье такое дается вообще бесплатно, а по мне – так еще и приплатить должны, чтобы жил в такой глуши. Одна радость – горный воздух... Случаются и деревушки, как высокогорные, так и низкогорные, поближе к берегу фьорда. Еще реже можно обнаружить немногочисленные города, как правило, у подножия гор, но неизменно на берегах. Деревушки называются «Коммун», в них царит равенство и братство. Города называются по-разному, и что в них царит, я ещё не разобрался. Норвегов можно смело назвать горским народом. Однако, в отличие от своих собратьев, скажем, с Кавказа, они в добавок являются народом нордическим. Горцы – народ горячий и темпераментный, а нордцы – холодный и невозмутимый. Сочетание подобных качеств в норвегах в совокупности дает ноль, хотя я допускаю, что имеются отдельные особи с более выраженным тем или иным темпераментом. Когда-то они были викингами, воинственными и злыми; но с тех пор прошло много времени, воевать им надоело и они значительно подобрели. Они, возможно, тяжелы на подъем, но неудержимы на спуск. Относительно недавно наиболее приемлимым видом сообщения меж городами был водный транспорт. Однако теперь широко используются автомобильный. Прямолинейные и настойчивые норвеги, вместо того, чтобы опоясывать свои скало-лесистые горы серпантинами дорог – набурили сквозь них многокилометровых тоннелей, что значительно сокращает расстояния. Как и любая горная страна, Норвегия богата загадочными легендами и интересными сказаниями, но я их почти не слышал, а те,  что слышал – не помню уже. Встречаются воистину удивительные вещи, как, например, многосотметровые деревянные лестницы на вершину горы от самого подножия. Подъем по такой лестнице не всякому по силам и желаниям. Очень много в Норвегии троллей – это такие горные гномы, типа домовых. Существа, в сущности, безвредные, хотя и шаловливые; однако я их пока не встречал.

Фьорды Норвегии величественны в своей извилистой красоте. Они достаточно глубоки. Навигация по фьордам способна доставить эстетическое наслаждение штурману с тонкой душевной организацией. Норвеги очень любят рыбу во всех её проявлениях и нефть. Первую они с удовольствием едят, а последняя позволяет успешно пополнять казну государства и нефтяных магнатов. Численность населения этой страны невелика; а необжитой территории – много.

Честно говоря, к данной лоции Норвегия отношения не имеет, поскольку выхода к Балтике у неё нет. Вот если бы она пошла войной на Швецию, и оттяпала часть её балтийской территории – другое дело! Но для этого норвегам пришлось бы спуститься с гор и поселиться на лесистых холмах Швеции, а значит – утратить свое единственное от шведов отличие.

Проше пана!

Если вы собираетесь работать в польском экипаже – нижеследующее повествование послужит вам в этом полезном начинании бесценным пособием – и я, имеющий в этом деле трёхлетний опыт, вам помогу. Уж я-то польский народ изучил досконально. То есть, не весь народ, конечно, я же не Миклухо Маклай; но с некоторой его частью в количестве двух экипажей общался продолжительное время и продолжаю делать это по сей день.

Оказавшись в среде польских моряков, я с самого начала столкнулся с проблемой выбора языка для общения. Русский язык отпал сразу, поскольку кроме меня его тут никто не знал. Английского было явно недостаточно – кроме капитана, стармеха и меня его никто не использовал по причине незнания. Поэтому средством межнационального общения был выбран польский язык. Загвоздка, правда, заключалась в том, что один из нас – Я – этим языком не владел, но и эта проблема со временем сама собой решилась. Теперь я не только говорю по-польски, но также думаю, ругаюсь и мечтаю. А когда выпью – совсем беда. Напрочь русскую речь забываю.

Впрочем, польская речь богата словами похожими на русские и украинские. Кое-что вы сразу поймете и без переводчика. Но встречаются слова и выражения, способные повергнуть вас в полное недоразумение.

Например, вы попросили у кока яблоко. Добродушный повар дает вам фрукт и добавляет, что вы будете «солодкой водой пукать». Вместо того, чтобы изумленно отыскивать скрытые возможности своего организма – пойдите и помойте яблоко пресной водой, ибо именно это и советовал вам сделать повар.  «Солодкая вода» по-польски означает «пресная вода», а «пукать», вернее даже «пукач» - «сполоснуть». Видите, как просто? Кстати, если вы спрашиваете у поляка, как пройти куда-нибудь, и он бодро отвечает вам: «Целый час просто» - не стоит отказываться от задуманной прогулки, вам не придется пилить на своих двоих целый час – по-польски это означает «всё время прямо» и может находиться всего лишь в минуте ходьбы.

Вообще поляки вежливый и интересный народ. Они очень любят ходить по склепам. Ничего мистического в этом нет и они не некрофилы, просто «склеп» по-польски значит магазин. Не знаю почему. Когда я не ведал об этом и как-то спросил  вернувшегося из города матроса о его впечатлениях, и в ответ тот сказал, что по склепам бродил, много в городе, мол, хороших склепов – признаться, я вздрогнул и холодок пробрал по коже.

Для того, чтобы понять душу поляка – надо понять его историю. Я её понял – вот она:

Вообще-то, поляки – это наши дети. То есть - выросшие, бывшие - наши, русские дети. Очевидно некогда, в стародавние времена, самые беспокойные, капризные и непоседливые русские дети убегали от своих родителей. Как это долгое время было модно – бежали на запад. Там они нашли свободное место и основали своё детское государство. Русские семьи раньше были многодетные, поэтому среди детей - непослушных, капризных и неблагодарных всегда хватало. Вот они и бежали; их, случалось, ловили расстроенные родители и спрашивали:

1. -          Ну, и куда ты собрался?!
2. -          Туда!
3. -          Ну и зачем тебе – туда?! Чего тебе здесь не хватает? Игрушки, сладости...фрукты – все есть. Ну, скажи – чего?!
4. -          А там – больше! – упрямо твердил беглец, тоскливо зыркая глазами на Запад.

«Слысал? Там – Больсе!» - шептались его младшие братишки и сестренки. «Подласту – тозэ убегу!»

1. -          Куда?
2. -          Ну, там, где Польсе.
3. -          Польше – это халашо!
4. -          И я, и я хочу в Польшу!

Подрастали и бежали. И малышами – тоже бежали. Общалась детвора на шепеляво-картавом детском языке, учить их, естественно, было некому и так они и разговаривали. Со временем получился польский язык.

1. -          Ну цо?
2. -          А ниц.
3. -          Ябвко хцэшь?
4. -          Не. Юж вэнтжоба боли от тых ябвков...

Словообразование в польском языке весьма характерно. Как если бы вспоминали забытые с детства слова. Например, слова «вверх» и «вниз» - «до гуры» (до горы, вроде как) и «на дол» (на долину, как бы). Оно и понятно – гора – высокая, а долина – низкая. Холодно – «зимно». Помнят, засранцы малые, русскую зиму! Фрукт – «овоц». Типа – овощ, тут просто перепутали маленько. Или вот, например, понадобился им, скажем, подъемный кран. А как он называется – не помнят.

1. -          Слушай, Янек. Не помнишь, как такая штукенция у них называлась, чтобы всякие вещи подымать до гуры?
2. -          Какая штукенция, Кшишек?
3. -          Ну, такая....Длинная и с веревкой. И крючком.
4. -          Удочка, что ли?
5. -          Сам ты удочка! Говорю тебе – такая, чтобы разные предметы тяжелые двигать?
6. -          Предметы двигать? Ну, не помню... Может – «двиг»?
7. -          Двиг? Ну, пусть будет – «двиг»...

Так и записали.

Конечно, не всё так легко складывалось в детской стране. Бывали и трудности, и неприятности. И тогда малышня в голос ревела, размазывая слёзы по немытым щекам и звала на помощь мам и пап. Но родители были далеко, в России, их не слышали и на помощь не приходили. Разумеется, это откладывалось обидой в детской душе. Отсюда и сохранилось в поляках постоянное чувство невыполненного долга – нашего перед ними... Что поделаешь – дети! Дети привыкли требовать, а не давать... Тем не менее, дети взрослели. Имен отцовских они, как правило, не помнили – папа, и всё там, поэтому отчеств решили не вводить, как не имеют их до сих пор. Со временем повзрослевшие дети обзаводились семьями, заводили уже собственных детей, и пережитые невзгоды, оставшиеся в памяти в виде застарелой обиды на невнимательных далеких родителей вылились в устойчивую неприязнь к самой России. Хотя – кто им виноват? Сами убежали.

С тех пор и по сей день Польша относится к России, как неблагодарное, капризное дитя к разбаловавшим его родителям – всё время чего-то хотят. Чего-то требуют, надув губки и топая ножкой, порой – сами не знают чего. Давай – и все! Чего в детстве не додали. Чтобы самостоятельность дитяти признавали и не приставали. И прощения чтобы всё время просили за горькие детские обиды. А то – к американцам уйдут. Американцы – хорошие, у них всё есть... Вот как относятся. Не уважают стариков. А Россия  к Польше – как к неблагодарным, капризным, но всё-таки – детям... В дальнейшей истории Россия пыталась несколько раз установить над Польшей отеческую опёку, но разве удержишь уже вкусившего раз радость свободы ребенка?

Поэтому мы относимся к ним снисходительно, а они, гонористые и капризные – все равно нас не очень-то любят. Словно всё время им недодаем чего-то... И по-прежнему с детской утопичностью и восторгом глядят на Запад – там ведь всегда больше....

Помните, Марк Твен писал: «До двадцати лет я удивлялся: как у таких глупых родителей мог родиться такой умный сын? После двадцати я заметил, что мой отец значительно поумнел...» Чтож, подождем и мы – глядишь, подрастут.

Итак, в свете моих исторических изысканий, многое с поляками становится ясным. Даже, например, особенности национальной польской кухни. Так, они готовят и с удовольствием едят т.н. «Русские пироги». Это гибрид пирожков с пельменями. Можно сказать, вареные маленькие пирожки. Типа вареников. Я пробую – в общем-то, вкусно:

1. -          Вареники, что ли?
2. -          Нет, пироги. Русские.
3. -          Да нет у нас таких...Пельмени имеете ввиду? Так они не такие...
4. -          Цо? Пель....Не! Пироги. Русские.

Или говорят: «Украинский барщ». И дают суп свекольный. Вкусный! Я смеюсь: «Панове. Уж украинский-то борщ я ел. Совсем не такой. Я же сам с Украины, как-никак..» Они недоуменно переглядываются, но твердят упрямо:

1. -          Барщ! Украинский.
2. -          Да не так у нас делают...Ну, ладно, барщ, так барщ, – всё равно не переубедишь.

Видать, вспоминали беглые дети вкусные блюда, которыми их потчивала мама, но рецептов не прихватили. Помнят, что борщ красный был. А от чего – красный – не знали. Попробовали свеклу варить – вроде, красно получается... Так и назвали «Борщ украинский». С пирогами та же история. Котлетами они называют отбивную. Сосиски – Кевбасами. (Колбасами, типа). Торт – «Тястко». Ну, вот так.

А вообще – нормальные они ребята, на нас похожи. А как же иначе? Ну, а в остальном – сами же мы, русские – родители, то есть - и виноваты. Воспитывать лучше надо было, в своё время...

Надеюсь, мои польские друзья, вы не обиделись? Это всё, конечно, шутка. Все мы одинаковы; ну, может, чуточку в чём-то разные – одного роду-племени. Мы гораздо ближе к вам, чем недалёкие американцы. Разве мы не поймём друг друга? Ведь понимаем же! Или – обиделись?! Ну что вы, в самом деле... Как дети малые...

Кабачок 12 Стульев

По-моему, настал час познакомить вас с моим экипажем. Я в шутку называю его про себя Кабачком Двенадцать Стульев. Из них, правда, заняты только десять; два стула перманентно свободны. Ну и пусть себе стоят. Время от времени их занимают непостоянные члены экипажа...то есть, клуба. Те, которые больше одного контракта по разным причинам не задерживаются.

Итак, широко улыбаясь, появляюсь я - Пан Ведущий:

« Открыт! Открыт Кабачок, тра-ла ла-ла-ла ла-ла-ла....»

Собственно, наш Кабачок всегда открыт. О! Похоже, приближается первый завсегдатай...

Сначала слышится громкая песня, а затем появляется жизнерадостный здоровяк.

Знакомьтесь,  это - Пан Капитан – Збышек. Когда он поднимается на мостик, громко поет оперным голосом: «Лас палабрас дель амо-о-ооор!», и, поднявшись, неизменно с гордостью заявляет: «Лучиано Паваротти естем!»

Интересно, Паваротти после каждой своей песни  - заявляет гордо «Йо сой эль Збышек!»?

Последнее время я смотрю на него с сомнением – по-моему, он занимает мой стул. То есть, на его месте давно уже должен быть я. Он, похоже, пока не думает, что я так думаю. Збын (как Я его про себя называю) – неплохой парень. Очень любит поговорить. Если всё спокойно и благодушно – и он спокоен,  благодушен и весел. Стрессов он не любит (а кто любит?), но периодически сам их создает. Тогда он превращается в Паниковского (как Я его про себя называю) и развивает бурную суету; которая, как правило, быстро утихает, когда выясняется, что причин для паники особых и не было.

Збышка меняет Арне, старый капитан-норвег. Поэтому Арне не пан. Он почти на пенсии, любит играть в компьютер и смотреть комиксы. С ним работать легко и спокойно. Поляки зовут его про себя Шенка, а я – Старина Шэнк (помните – Вождь Краснокожих О Генри?) или просто Арне. Он спокойный, уверенный и добродушный старый дядька-капитан, стрессов тоже не любит, поэтому у него их просто нет.

Что это?! Слышите – душераздирающий рёв? Не волнуйтесь – это идет Пан Болтун. Или – старший механик Геня. Его можно слышать с утра до вечера – едва открывается дверь его каюты, пространство наполняется его бодрым, громким, не сказать, чтоб очень уж приятным, голосом. А вот не слышать его – нельзя; не получается... Геня говорит с каждым по одиночке и всеми сразу, говорит всегда и везде. Если разговаривать не с кем – он, не сбавляя тона, говорит сам с собой, или поёт. Его девиз: «Ни секунды тишины!» От звука собственного голоса он:

А) Впадает в медленный экстаз;

Б) Приходит в ужас, если по какой-то причине не слышит его в течение секунды.

Поэтому пан Болтун даже когда ест – мычит песни.

Когда Геня уезжает в отпуск и на судне смолкает последнее его эхо – судно обволакивает вязкая, звенящая тишина, как после внезапно прекратившейся бомбёжки. Геня знает всё, Геня плавал. Нет темы, которую он бы не подхватил с радостью, и тогда мирный разговор стремительно переходит в Генин монолог. Уши слушающих начинают вянуть, а головы – болеть; они спешно расходятся, и пан Болтун, поговорив еще некоторое время сам с собой, отправляется в поиск свободных ушей. У него имеется чёткое мировоззрение, сколоченное из подручных материаллов. Он может ответить на любой вопрос, даже когда его вообще не спрашивают. Пан Болтун – жизнерадостный пессимист. Любые неудачи окружающих его воодушевляют и наполняют внутренним сиянием, свои собственные он легко объясняет как неизбежную закономерность, в любом начинании он видит неминуемый крах и при этом заранее искренне радуется – в общем, беда для моряков.  Если Геню попросить нарисовать планету Земля, он наверняка изобразит нечто, удивительно напоминающее... простите, задницу; причем в самом центре будет непременно он, а вокруг – Польша. При всем при том, в пане Болтуне (последнее время я про себя называю его более ортодоксально) есть одна хорошая особенность: он дарит людям радость и спокойствие – своим отсутствием. Как хорошо на судне, когда пана Болтуна нет!

В награду за выдержку экипажа, на смену Пану Болтуну приезжает Пан Янек – тихий, немногословный и спокойный бородач с добрыми глазами. Душа у него тоже добрая. Когда мы изредка выпиваем втроем по-доброму у Збышка в каюте, его тянет пофилософствовать, да Збышек не дает. Слова вставить.

Пан Болтун опытный стармех. Когда нужно что-то сделать или починить, он охотно выложит вам тысячу и одну причину, по которым это сделать в судовых условиях не представляется возможным. Пан Янек – пока не опытный, он не знает таких тонкостей, известных Болтуну, поэтому он молча идет и делает.

Вот вразвалку, неспеша, входит Пан Боцман. Звать его  Анджей. Он немолод, крепок, седо-лыс и обладатель фантастических, легендарных усов. Густые и седые, они свисают из-под самого носа почти до подбородка, скрывая под собой рот. Он хитер и по-своему матер. Естественно – ленив, но ведь он – старый польский моряк...

Он коллекционирует телефонные карточки всех времен и народов. Но любимое его занятие – выменивать у шведов разную мелочь для судна – всякие лампочки, инструменты и деньги в обмен на вожделенные шведами водку и сигареты. Этот процесс приносит ему громадное чувство самоудовлетворения и самоутверждения.

За крайнем столиком в темном углу незаметно возникает фигура. Она ловит ваш взгляд и сразу душевно улыбается в ответ, стараясь придать лицу максимально честное и искреннее выражение. Позвольте представить: это Пан Подлец. В миру – Марек. Делать честное лицо  в понимании пана Подлеца – это выпучить доверчиво глаза и подобострастно улыбнуться. В другое время вы можете поймать на себе его взгляд – воровской и недобрый; но, обнаружив на себе чьё-то внимание, взгляд этот тут же меняется: глаза доверчиво выпучиваются и так далее...Служит на судне матросом первого класса. Обожает интриги, дули в кармане и заспинные сплетни, воровит до неприличия. Душонка его столь черна, что становится обидно за сам чёрный цвет. Свою подрывную деятельность старательно маскирует, хотя и не всегда успешно.

Вот кто-то робко заглядывает в дверь. Предательски шелестят бамбуковые занавески и он, смущаясь, входит в кабачок. Это пан Простак, второй матрос Янек. Внешне Янек похож на бравого солдата Швейка. Внутренне, в общем-то, тоже. Когда он на судне, душа моя начинает тревожно ныть. Беда в том, что пан Простак до работы не очень охоч. Что бы он не делал, все у него валится из рук. Если что-то ему удалось довести до конца – потом придется непременно переделывать пану Боцману или пану Подлецу. За Яшей (как Я его порой называю) нужен глаз да глаз. Старина Шэнк, например, иначе как Лэйзи мэн его и не кличет. Много хлопот с паном Простаком. На флоте он давно, но каждый новый день для него – как первый.  Когда я долбаю его за очередную халтуру, он надрывно кричит:

1. -          Ну цо?! Анджей казав так робить! Анджей казав!
2. -          Яша, кур...., ты - старый матрос! Ты что – не знаешь, как это делается?!
3. -          Анджей так казав! Анджей...

Появляется пан Боцман, и, гневно шевеля усами, пытается уточнить, когда и что именно он ему казав. Я обреченно вздыхаю, и, махнув рукой, оставляю их наедине... И так каждый Божий день. По натуре Яша человек добрый и мягкий, и за это я прощаю ему всё. Он наивный, как ребенок, и разговариваю я с ним как с маленьким ребенком. Медленно, отчетливо, повторяя сказанное по нескольку раз.

1. -          Вшистко зробе, пане; вшистко зрозумялэм!- заверяет он порывисто,  и это сразу настораживает, - Вшистко, як наилепше!

Ну, чисто солдат Швейк...

А вот и пан Куба! Это молодой матрос второго класса. Он – моё протеже, я с ним работал на первом балтийском контракте и настоял, чтобы его вызвали на мое второе судно. Самый молодой, он как матрос стоит всех остальных. Он – хороший парень, пан Куба. Энергичный, жизнерадостный и вкалывает за троих. Вот уже второй год он трудится в коллективе с паном Боцманом и паном Подлецом – и сумел сохранить все свои лучшие качества. Из него определенно выйдет толк, и, признаюсь, не без моей помощи. Куба любит бывать в Калининграде, он искренне любит русских и мечтает жениться на русской девушке. Нет в нем ни гонора, ни спеси, ни лени, присущей некоторым его коллегам. Куба открыт и честен.

Пан Казимир – это наш повар. Его все любят. Готовит с душой. И моряк хороший. Одна забота, когда он на борту – не набрать бы лишнего веса. Особенно это тревожит Збышка, который набирает его (веса) в избытке и пана Болтуна – он тоже не отстает.

Пан Второй механик – величина на нашем судне переменная. Меняются они часто. Чаще это оказывались люди, с которыми у меня общие вкусы. Это расстраивало, ибо к ночной вахте содержимое холодильника – то, что я как раз люблю, нередко оказывалось съедено.  Кроме вкусов, общего у нас находилось мало и отношения между нами складывались, зачастую, напряженные. Исключение составляет последний представитель этого племени, Анджей. С ним мы по-приятельски.

Остальные Паны не оставили заметный след в истории, и я о них упоминать не буду. Скажу в дополнение, что на первом судне была даже пани Тереза – повариха! Мать Тереза. Будь она лет на пятнадцать помоложе, я бы наверняка уделил ей немало строк; а может и отдельную повесть, или роман.

Здесь бы не мешало рассказать пару весёлых, насыщенных искрометным юмором историй из жизни обитателей Кабачка, но – пардон, чего-то не припомню. Вся наша жизнь – сплошной юмор, если понимать его правильно...

«Закрыт! Закрыт Кабачок,

Тра-ла ла-ла-ла ла-ла-ла,

Ла-ла ла-ла-ла, ла-ла-ла ла-ла

Тра-ла ла-ла-ла ла-ла-ла!»

Двуликий Йонуш

Когда он приходит на судно – труба. Ну, не совсем, чтобы, а – так; но вполне даже весьма. Хотя, может быть, и совсем... Лучше бы он не приходил. Но – периодически приходит, на любом судне и в любом экипаже. Страшный это человек, не любят его и боятся. Йонуш – это имя, и очень даже нарицательное. Так польские моряки называют того, кто приносит неприятности. Откуда берутся Йонуши – загадка природы, но они – берутся! И приходят на судно, время от времени. И тогда – держись, братва!

Йонуши бывают временные (исправимые) и  постоянные (неисправимые). Временным Йонушем может стать, пожалуй, всякий. Например, если вы приехали на судно тринадцатого числа, или, что называется, на берегу нагрешили.. И привезли с собой, сами того не желая, кучу неприятностей. Но это рано или поздно пройдет и забудется. Да и неприятности в этом случае будут терпимые, невеликие; например – шторма зарядятся один за другим месяца на два-три. Покайтесь – и всё пройдет. А уж если пришел настоящий Йонуш...

Никто досконально не знает природу этого явления. И никто не хочет быть Йонушем, даже самый что ни есть настоящий – ни за что не признается. Может случиться, что неприятности начались именно с вашим приходом . Вы-то точно знаете, что вы – не Йонуш, а вот окружающие косятся на вас с подозрением. Вот, например, я. Короткий трехдневный переход в Калининград после погрузки в Еврайоки, которая вышла комом. Ночью, на моей вахте взбунтовался авторулевой – судно решительно уходит с курса. Переключаюсь на ручное управление, возвращаюсь на курс. Снова пробую на автомате – держит, но время от времени норовит уйти! Причина такого его поведения не ясна. Доверие к нему утрачено, приходится держать под бдительным контролем. Утром сообщаю эту радостную новость капитану-поляку. Тот задумчиво хмурится,  но – что поделаешь... Следующей ночью, за час до конца вахты выходит из строя гирокомпас. Вызываю вахтенного матроса на руль и стармеха. Последний у нас, ввиду малочисленности экипажа, несет бремя электромеханика. Вместе раскрываем книжки с техническим описанием хворого изделия, смотрим схемы – ищем причину недуга. Начинаем проверять предохранители, ибо налицо проблема чисто электрическая. В шесть утра появляется заспанный капитан. Я говорю ему «Доброе утро» и сообщаю о поломке гирокомпаса. Остатки сонливости спадают с него, и он с ужасом глядит на меня. Я отвечаю чистым, по-детски невинным взглядом.

1. -          Почему? Я тут три месяца? И все работало нормально? – подозрительно выдавливает он, - А ты..только пришёл... и всё начинает ломаться? Погрузка...Авторулевой...Гирокомпас...

Действительно, многовато для пяти дней моего пребывания на борту. Чувство вины бессознательно начинает овладевать мной. Хотя – видит Бог – я не жег эти предохранители. Которые пока не нашли. Дед растерянно разводит щупами амперметра – вроде все проверил...Естественно не все. Остались ещё в блоке, запрятанном в коморке позади рубки. Я открываю рот, чтобы сообщить об этом.

1. -          Иди спать... Разберемся, - говорит капитан без особой приязни в голосе.
2. -          А-а..
3. -          Иди отдыхай.

Я с сомнением чешу затылок и ухожу. Через шесть часов я снова на мостике – пришел на дневную вахту. Картина «Неработающий Гирокомпас и те же». Мастер и Дед тупо глядят в схему. Амперметром обтыкано уже всё, что только возможно.

1. -          Ну что? – спрашиваю сочувственно.
2. -          Электрикал проблем, - сокрушается стармех, -  Всё проверили, ничего не нашли...
3. -          Будем в следующем порту ремонтника заказывать. А пока – на ручном идем, – констатирует капитан.

Продолжая невысказанную шесть часов назад мысль, беру деда и молча веду в коморку:

- Вот. Здесь ещё два предохранителя. Отвечающих за электропитание гирокомпаса.

Первый же проверенный оказывается искомым перегоревшим. Заменяем – и гирокомпас покладисто жужжит. Заработал!

Дед выражает искреннее счастье, пытаясь скрыть под ним смущение, глаза капитана теплеют при взгляде на меня и наливаются холодом – на стармеха. У всякого капитана всегда кто-то в чем-то виноват. Вот так и я побывал Йонушем, благо коротко. С тех пор всё быстро нормализовалось, и шло прекрасно, вплоть до вылета судна на скалы по вине капитана. Он был хороший судоводитель, пока однажды не выпил и уснул на вахте. А пьяный и спящий – даже специалист экстра класса перестаёт таковым быть. Но это – другая история...

Вот другой пример. На мой второй контракт в этой компании на судно выехали втроём: капитан Збышек, стармех Янек и я. Выехали тринадцатого числа....

С пол-месяца подвохов не было, а потом – началось. Сплошные шторма! Что не переход – Море яростно избивает наше невеликое судно, упорно стараясь вытрясти души из находящихся в нем моряков. Непогода преследует нас всюду – в Балтийском море, в Северном, в Ботнийском заливе... Шторма здесь – поздней осенью – явление малоприятное. В дополнение – как на зло короткие стоянки. Переходы морем без должного послевахтенного отдыха проходят в постоянном напряжении... Збышек днем после вахты спать не может и поднимается на мостик. Мы с неодобрением смотрим на неприветливое свинцово-серое небо, темное, вздымающееся пенными волнами море. Периодически судно словно нарывается на мину – следует мощный удар и из-под форштевня вздымается в небо сплошной фонтан воды, обрушивающийся на полубак и крышки трюмов; брызги бешено летят в нас, но их сдерживают стекла иллюминаторов рубки... Судно после каждого удара обреченно трясется, как раненая лошадь, жалобно скрипит и стонет, но упорно ползет вперед - взлетая и падая навстречу новой волне...

Подобное плавание изматывает морально и физически.

1. -          Ох, Йонуш среди нас... Как думаешь – кто? – спрашивает Збышек подозрительно.
2. -          Точно знаю, что не я, но вот - кто?! Пока не определил.. – отвечаю с душой.
3. -          Эх, кто-то из нас. Кроме меня... – вздыхает он задумчиво.

Поднимается бледный Янек и мы с подозрением задаем ему тот же вопрос.

1. -          Не знаю, не знаю... – недоверчиво косится на нас стармех и тут же хватается за штурманский стол – судно подрывается на очередной «мине»...

Так проходят дни и складываются в недели. Збышек, похоже, всерьез размышляет о Йонуше, подозревая всех и вся. Мы возвращаемся на Балтику из французского порта Кале, выход из которого при девятибальном ветре мы будем долго вспоминать. Скаген. Естественно – шторм. Рядом ковыляют такие же бедолаги. Те, что в балласте – на волнах задирают носом так, словно желают порвать фор-мачтой сплошную пелену низких облаков, но это им не удается и они подбитой птицей падают вниз – в распахнутые объятья взбесившихся вод. Мы не выделяемся из общей схемы поведения балластных судов.

Збышек снова заводит унылую песню о Йонуше, поглядывая на меня. Мне, признаться, это уже порядком надоело, тем более, что в данный момент в качестве подозреваемого вновь оказался я, и потому говорю:

1. -          Збышек! Посмотри на эти суда, вокруг нас. Если Йонуш у нас, пусть это даже я, то сколько пароходов страдают из-за меня. Ведь долбает-то всех одинаково! А теперь прикинь масштабы – вся Балтика, Северное море и часть Атлантики - и  подумай – какой могучей силой я обладаю!

Збын задумывается, удивляется и говорит примирительно:

1. -          Ну что ты, что ты... Это я так, шучу. Конечно, не в Йонуше дело.
2. -          Вот то-то же, - замечаю я осуждающе, потому как знаю – лицемерит Збышек. В ком, как не в Йонуше, дело? Вот только бы вычислить его, Великого и Могучего...

В конце-концов, Збышек как-то говорит нам с Янеком:

1. -          Знаете, кто у нас на судне Йонуш?
2. -          Кто?
3. -          Мы, все трое. Какого числа мы на судно выехали – помните? Тринадцатого. Так-то!

Мы с Янеком смеёмся снисходительно: мы-то с ним давно уже Йонуша вычислили... Им оказался сам Збышек.

А потом пришёл Он. К нам Он явился в лице матроса второго класса П. Выглядел он, как  молодой, неразговорчивый парень, непереносящий морской болезни. Едва мы вышли из порта, Море сошло с ума. Если учесть, что и до него оно, как бы сказать, э-ээ...не очень-то умом отличалось, то, думаю, выразился ясно.

Переход в шведский порт Ронншар занимет три дня. Матрос П. эти дни провел в кровати – болел морской болезнью. В подтверждение тому он принял зеленоватый оттенок, ничего не ел, наоборот. И, по-видимому, делал своё дело. Сначала могучая волна оторвала наш парадный трап с левого борта; я услышал грохот и наблюдал с крыла мостика, как он, мелькнув последний раз в бело-серо-зеленой круговерти, ушел на дно. Затем в кают-компании рухнул непоколебимо стоявший там телевизор, презрев многолетне проверенное надежное крепление. Три дня Море терзало нас, как никогда. На третий день ЧП произошло с самим П. – какого-то лешего его понесло в машинное отделение, где он упал с металлического трапа и, по-видимому, сломал себе руку в запястье. Никто не видел, когда это случилось. А у меня неожиданно разнесло морду лица, вернее, её левую часть – это пробудился зуб, прошедший некогда терапию в ЮАР и Украине. Иногда он реагировал на смену погоды – к холодам, или к походу судна в северном направлении, но никогда – таким изуверским способом! Даже температура у меня поднялась. Наконец (напомню: три дня всего перехода-то), мы ошвартовались в Ронншаре. И сразу же я повез его в ближайший крупный городок Шелефтеа, в госпиталь. В дороге я осторожно поинтересовался у П., желал бы он доработать контракт до конца.

1. -          Вообще-то, да, - уклончиво ответил П.

В госпитале, после получасового ожидания, (в течение которого мы глядели по телевизору, как в Америке по неизвестным причинам упал на Нью-Джерси пассажирский самолет – странное совпадение, всё до кучи) парню сделали рентгеновский снимок запястья, и врачиха, радостно улыбаясь, сообщила, что на снимке ни перелома, ни трещины не наблюдается. И вообще...возможен ушиб. Возможен... П., до этого явно страдавший от постоянной боли в руке, вдруг расслабился. Ему было дано недельное освобождение от всех работ. Боль, по-видимому, сразу отпустила. На следующее утро началась погрузка, а меня агент отвез к дантисту, глупейшими усилиями которого мой многострадальный бивень был загублен безвозвратно.

Не знаю, что было бы дальше, но к счастью, Йонуш в этот же вечер на отшвартовке упал и сломал шею. То есть, не сломал, конечно, и даже не упал; но, как позже выяснилось, ловко симулировал и то, и другое. Мы с паном Простаком обнаружили его перед самым отходом лежащим во вполне удобной позе на полубаке.  Он типа пришел отдавать концы, хотя его никто не звал (освобожден же от работ), поскользнулся и упал спиной на бухту с канатом. Теперь лежал, стоная, и вот уж точно – отдавал концы. Его с величайшими осторожностями забрала срочно прибывшая спец-бригада скорой помощи. В следующем порту он, как ни в чем ни бывало снова приехал на судно, с очередным освобождением от работ. Тут-то мы его со Збыном вывели на чистую воду: хотел получить страховку и поехать домой. Уж больно он качку не любил, им же самим вызванную... Будто кто-то любил. Стоит ли говорить, что в следующем же порту мы поспешили от него избавиться. Еще неделю море яростно бушевало, в балластном танке даже открылась трещина; но затем надолго успокоилось.

Вот такие они, Йонуши, двуликие. Но море их чувствует – как собачка злого человека! Только достается всем без разбору...

 Три Девы хладных

Если вам не довелось побывать на Балтике в осенне-зимний период -  значит, на Балтике вы не были. В осенне-зимний период.

В это время года Балтика хмурая и неприветливая. Холодная и ветренная, как истеричная тётка. Впрочем, если уж отождествлять зимнюю Балтику с женщиной, то их, пожалуй, три сестры. Первая – Ботнический залив. Который, в свою очередь, тоже состоит из двух... э-эээ...сестёр. Я называю их Норра Кваркен и Содра Кваркен. Сестрицы Кваркен, Норра и Содра. Они – полу-шведки, полу-финки. Зимой они безнадежно фригидные, аж льдом покрываются по самое-самое. К себе они, естественно, зимой никого бы не подпустили. Лишь самые ушлые ледоколы-молодцы исхитряются... пардон,  входить в них, периодически. Вряд ли при этом они получают особое удовольствие... Летом – другое дело, сёстры светлеют ликом и становятся кокетливы и приветливы, насколько позволяет их нордический темперамент. Летом сестрицы ждут нас и мы заходим в них охотно. Но вот приближается зима, наступают первые холода и девки впадают в депрессию. Темнеют с лица, дают взбучку ни за что, ни про что. Потом вообще, заразы, пардон...обледеневают вконец, и тогда – держись от них подальше! Иногда мы немного запаздываем с убиранием во-свояси, и сестры немилосердно за это наказывают.

С наступлением весны и до прихода конкретных морозов наш основной груз - это цинковый концентрат из фабрики в местечке Ронншар, что под Шелефтеей. Его мы возим в Одду (в Норвегию), Германию и изредка Францию. Можно сказать, работаем на линии. Хозяину это выгодно, да и нам спокойно; в порту всё схвачено, знакомо и нас ждут там, как родных.

В декабре 2001-го ледовая в Ботническом заливе слегка запоздала. В конце месяца мы вернулись в Ронншар из Одды, предстояла последняя до весны погрузка концентратом. Однако хозяин не мог смириться с тем, что - последняя, и решил кинуть нас между делом на короткую перевозку концентрата в финскую Кокколу – с другой стороны залива, а уж потом – в последний цинковый рейс на Одду. Переходу до Кокколы всего шесть часов. Я загрузил судно и мы вышли из порта  в три часа ночи. Начинался шторм. Ветер крепчал и выл, волны разбивались о форштевень и борт, обдавая водой наш низко сидящий лайнер по самую надстройку. Температура воздуха, между тем, стремительно падала. К концу моей вахты, шести часам утра, она достигла отметки десяти градусов ниже нуля. Шторм же продолжал усиливаться. До лоцмана оставалось три часа и я ушел спать. Когда я вновь поднялся на мостик в двенадцать дня, мы были ещё в море. Оказалось, порт не принял нас из-за сильного ветра на подходном фарватере, и нам пришлось штормовать. Старина Шэнк удрученно смотрел в лобовые иллюминаторы рубки и ничего не видел. Не мудрено, ведь они целиком были покрыты добрым слоем льда. Одевшись, я вышел на крыло и сразу зашел обратно, ежась от холода и удивления. Мы превратились в айсберг. До этого я слышал об обледенении судов, но, извините, не до такой же степени! То, что я увидел, явно рассчитывало меня удивить, да и не только меня... Однако, порт Коккола вскоре позвал нас по УКВ и предложил следовать на вход. Должно быть, сжалились, а может – смекнули, что могут и вовсе без цинка остаться, или же ветер спадать начал. Мы резво развернулись и поспешили в порт. Проблему иллюминаторов я решил сам, поскольку только сам её решить и мог. Послать кого-то на верную гибель я не имел права, поэтому максимально утеплился, одел страховочный пояс, вооружился кайлом и солью и полез с крыла мостика на заледенелый брус – чистить лобовой иллюминатор (хотя бы один!) ото льда. Если учесть яростный ветер и качку, то мой каскадерский трюк можно оценить по-достоинству, назвав меня в глаза Героем, и, за глаза – идиотом. Однако работу сделал и вернулся цел и невредим.

В порт мы входили с приличным дифферентом на нос и лёгким креном. На полубак на швартовку мы пробирались с Кубой и паном Простаком, словно арктические полярники. Вспомнилась песенка про Снежную Королеву – она наверняка была где-то рядом, любуясь творением рук своих. Скажу честно: я любовался и восхищался тоже! Ибо это было красиво, а красоту нужно ценить. Всё судно – палуба, комингсы, крышки трюмов, фальшборт и даже надстройка – оказались покрыты толстым слоем льда. Например, на крышках трюмов толщина его доходила сантиметров до тридцати, а на самом полубаке... Носовая мачта превратилась в грандиозный ледяной монумент, хищно ощерившийся острыми сосульками, словно клыками. Снасти являли собой гигантские сталактиты и ледяные колонны. В рано наступившей темноте, в свете палубного освещения всё это великолепие искрилось и сверкало. Это были разбившиеся волны, фонтаны брызг – вмиг окаменевшие и застывшие в движении. Может, у кого-то мои восторги вызовут снисходительную усмешку, но прошу учесть, что я, во-первых, житель южный; во-вторых,  раньше скитался все больше по теплым морям и странам и страдал, в основном, от тропической жары. И, кроме того, мороз и шторм изваяли из пресной воды залива такую изящную композицию, не восхититься которой не смог бы и коренной житель Антарктиды – пингвин жирный. Лебедка и брашпиль оказались скрыты под сплошной ледяной глыбой, кнехты и клюзы находились в не лучшем состоянии. Ничто не вечно под луной, и эту красоту мы должны были без жалости разрушить. Судно вошло, наконец, в фарватер, защищенный от ветра и волн небольшими островами. В наступившей тишине звонко разносились удары – это мы крушили лед молотами и ломами, освобождая от ледовой хватки клюзы и кнехты. Основная работа ждала нас после швартовки. Необходимо было освободить крышки трюмов и открыть их – для выгрузки. Я задействовал весь экипаж на это, кроме старины Шэнка, разумеется, и пана Болтуна – последний долго распинался о невозможности закончить таковую работу раньше, чем через три полноценных дня. Возможно, он прав - если болтать, а не работать; поэтому я сказал, что справимся без него. Именно без него и справимся. Ледорубку мы начали после ужина, в пять часов вечера. Закончили в обед следующего дня. Крышки были расчищены и трюма открыты. Температура воздуха ночью падала за шестнадцатиградусную отметку. Остальную красоту мы не трогали. По моим подсчетам на борту оставалось сто пятьдесят тонн льда...

Вторая сестрица – Финский залив. У неё папа русский, а мама – финка. Она не такая взбаломошная, как близняшки Кваркен, однако зимой впадает в ступор. Темперамент у неё – как у снежной бабы. Зимой она наряжается в ледяную шубу.  В канун Нового 2003-го года мы пришли в порт Выборг. Лед уже начинал формироваться. За сутки погрузки ударили двадцатиградусные морозы, и выходили мы уже под проводкой ледокола «Капитан Измайлов». В такой мороз лед здесь нарастает невероятно быстро, и залив становится ловушкой для неуспевших выскочить судов. На траверзе Гогланда «Измайлов» пожелал нам счастливого плавания и всех благ в наступающем Новом Году, развернулся и бодро поспешил на выручку другим пароходам. Спасибо тебе, «Капитан Измайлов»! С наступающим тебя! А мы начали первое в моей жизни ледовое плавание. Судно наше имеет кое-какой ледовый класс, поэтому мы могли худо-бедно двигаться. Вокруг – сплошное ледяное поле. Терзая судовую машину на износ, чередуя передние и задние ходы, мы медленно прорубаемся вперед. Выходим на сравнительно тонкий лед – толщиной сантиметров десять – и разгоняемся до пяти узлов. Мы со Збыном издаем победные кличи, но хлопнуть друг друга по рукам не успеваем – ход начинает стремительно  падать. Застреваем. Два часа безуспешных попыток вырваться и Збышек, отчаявшись, уходит спать. Тишина. Слышно, как потрескивает и поет ледовое поле. Внезапно оно оживает и приходит в движение – лед начинает трескаться, льдины наползают друг на друга, угрожающе громоздятся под самым бортом. Нагромождение неожиданно возрастает – кажется, что сейчас льдины полезут на палубу, однако под собственной тяжестью груда ломаного льда у борта вдруг уходит под воду, а на её место уже лезут другие льдины. Пробую задними и передними ходами расшевилить судно – это удается, начинаем двигаться вперед! Узел, два...три...три с половиной, три... Замедляем ход. Даю стоп и полный назад. Возвращаюсь в оставленную нами полынью и – полный вперед. По прочищенному каналу разгоняюсь и, круша лед, прохожу еще пару сот метров. И так, пока не застряну конкретно. Ночью обшариваем лед прожектором – выискиваем торосы, которые надо обходить, въехать в торос – значит, застрять надолго. К счастью, ледяное поле живет своей жизнью: то замирает недвижно, то яростно начинает сжимать с обеих сторон, норовя раздавить и задавить громоздящимися льдинами судно, то расступается неожиданно, ослабевая хватку и позволяя продолжить движение. Иногда случается удача – возникает совершенно неуместная полынья, а то и широкая, долгая трещина. По ним можно пройти несколько кабельтовых, а если повезёт – и пару миль! Ну и верх счастья – напороться на свежий канал, оставленный недавно прошедшим судном помощнее. А может и давно прошедшим. Тут уж – пробиться в этот канал, и переть им, сколько позволит Поле. А поле – равнодушно взирает на нас, отчаянно ползущих, некоторое время, затем это ему наскучивает и канал начинает яростно сжиматься... Снова стоим. Мы не одиноки – тут и там в ночи видны огни застрявших судов. Иногда какое-то из них приходит в движение, чаще ненадолго. Изредка вдалеке прошурует уверенно крупное судно с первым ледовым классом, и все глядят на него завистливо, прикидывая расстояние до оставленного им канала. Далеко, не прорваться...Занимаюсь радиоперехватом. Эфир наполнен интенсивным обменом информацией, в основном на русском языке. Штурмана ищут знакомых, спрашивают обстановку, жадно ловят любую информацию о ледоколах. Их мало - ледоколов, пару питерских обеспечивают в меру возможностей освобождение и проводку в Питер, один эстонский – в Таллин. Вот кто-то дозвался до ледокола, и тот ответил. Тут же взвывает многоголосый хор – все принимаются зазывать засветившийся ледокол. Тот уходит в радиомолчание – он не может разорваться и помочь всем и сразу. Кто-то тщетно зовет на английском – на него вообще никто не обращает внимания. Своих хватает. Лед снова приходит в движение – сжатие ослабляется. Тут же хватаюсь за руль и ручку телеграфа. Удается расшатать судно. Пять минут работаю на полный назад, не мигая вглядываясь в лед в попытке разглядеть признаки движения. Есть! Еле заметно движемся назад... Вот уже более уверенно... Движемся! Впереди чернеет высвободившаяся вода. Есть место для разгона – полный вперёд! Горжусь собой. Пан Простак, Яша (он на вахте), льстиво поет дифирамбы моему мастерству, да я и не возражаю. Тихо сам ликую в душе. На этот раз удалось проехать кабельтовых семь, а то и все восемь! Уперлись в торос, снова стоим. Сколько раз казалось, что застряли конкретно и навсегда! Торосы, сжатие. Корпус, до металла ободранный льдинами, стонет от напряжения. Сплошной лед не только спереди, но и сзади, где мы прошли каких-то минут десять назад! Но пройдет время – час, два, три, пять – и ситуация резко меняется – ледяные объятия ослабевают, торос расходится – можно прорываться. В ледяном поле существуют свои напряжения, течения, нагрузки. Где-то прорвалось судно – напряжения изменились – и в тридцати милях от места прорыва лед приходит в движение, трескается и расступается. Или наоборот – сжимает яростно. А может, не судно прорвалось, а какая нибудь подмерзшая чайка уселась в важную точку – центр приложенных сил и критических напряжений. Кто его знает... Наверное, подобные ледяные интриги возможны, пока поле только формируется. Когда толщина льда превысит семьдесят сантиметров – какие там, на фиг, интриги...

Новый Год во льдах... Разве не экзотика? Ощущаю себя челюскинцем. Братья поляки Новый Год как мы не празднуют. Никакого застолья или праздника. Дико, конечно; зачем так себя обкрадывать? Этого я им простить никак не могу. Отмечают, однако, скромным бокалом шампанского. На судне – традиционно поднимаются перед полуночью на мостик. Я накрываю типа поляну – купленные в выборге шоколадные конфеты и разнообразные печенья. Поляки приятно удивлены (ещё бы не приятно), говорят:

1. -          О! Цукерки?!
2. -          А то! Курдэ... – объясняю я.

Появляется Збышек с двумя бутылками шампанского, у него на лице печать сомнения: «не много ли? Две-то бутылки... Не перепьёмся ли?»

Я выкатываю еще одну - «Одесское полусладкое».

1. -          О! Шампаньскэ? Одэсськэ?! То – добжэ! – говорят панове.
2. -          Хех, - восклицаю я многозначительно.

Збышек впадает в задумчивость, косясь на третью бутылку. Открываем, разливаем... С Новым Годом! С Новым счастьем! Поднимаем бокалы, заедая конфетками и печеньями. Пробуем все шампанские – все три бутылки разные; Одесское, пожалуй, выигрывает. Збышек светлеет лицом, улыбается. Кряхтит: «Эх!», исчезает и появляется с четвертой бутылкой. Заводной он все-таки, молодец! Встретили, поговорили и разошлись спать; я остаюсь праздновать в одиночестве до шести утра – заодно и вахта.

Наконец, вырываемся из ледового плена самостоятельно. Через сутки ожидался подход ледокола «Ермак», интересно было бы посмотреть. Выигрываем сутки, правда, топлива пожгли немеряно, о винтах – лучше не думать...

 Вот и третья сестрица встречает нас чистой водой. Она и есть – собственно Балтика. Национальность её неопределённая, тут всякого намешано: и немцы, и датчане, шведы, поляки, русские, прибалты...  Поэтому она не такая холодная, как её сёстры, хотя зимой волнуется часто. Тревожно ей что-то, не может успокоиться. Летом, конечно, утихомиривается, теплеет и хорошеет.

Таковы они, балтийские сёстры. Сказать по-чести – красавицами я бы их не назвал; нет в них ослепительной красоты Карибского моря, романтизма моря Средиземного, душевной глубины моря Чёрного... Должно быть, оттого, что слишком много в их жизни льда и холодных ветров. Но для кого-то наверняка – нет в мире краше и желанней, чем Балтика. Как и любая женщина, Балтика мила и красива по-своему.

Остров Борнхольм

Его называют островом-загадкой. Не знаю, кто называет, я прочитал об этом в кратком туристическом буклете острова Борнхольм. Он лежит в юго западной части Балтийского моря (остров, естественно, не буклет), в двадцати милях от побережья Швеции, восьмидесяти милях от побережья Дании и равноудален в пятьдесят миль от Польши и Германии. Отгадайте теперь, кому он принадлежит? Ха! Как раз – Дании. И в этом – загадка. Как могла жадноватая Швеция упустить такой лакомый кусочек - из-под самого своего носа? Однако, могла...

Борнхольм не велик, но и не мал. Он знаком любому моряку-балтийцу, хотя бывал на нём далеко не всякий. Я - бывал, и, как Поэт, не мог не сочинить о нем стихотворение... Хотя дело это совсем не простое – шутка ли, подобрать рифму к «Борнхольм»?! Однако – получилось, и на мой взгляд совсем даже неплохо.

Как посреди равнины холм,

Или в пустыне голой - слон,

Средь мутных вод стоит Борнхолм...

Зачем поставлен тута он?

Поставлен – иль – Положен?

Однозначный ответ невозможен.

Нет в мире загадки, которая не имеет разгадки. Несомненно, разгадка Тайны острова Борнхольм кроется в  его истории. История – самая несовершенная из человеческих наук, искать в ней правду наивно и бессмысленно. Но мы не будем обращаться к Истории, как науке официальной. В конце концов, история истории  рознь. Итак…

Наиболее смелая версия: Остров Борнхольм некогда являлся частью датского архипелага, а именно – юго восточной оконечностью острова Сьелланд, на котором находится Копенгаген. Несколько тысяч лет назад остров отломался вместе с населявшими его датчанами и сдрейфовал на восток, где и застрял на отмели Ронне. Но тогда еще не было ни датчан, ни самой Дании! А если бы и были – что мешало шведам, преодолев каких-то двадцать миль на своих быстроходных джонках высадиться на утесистые берега Борнхольма и сходу завоевать его навеки? Вряд ли датчане стали высылать своим подмогу куда-то к черту на кулички. Поэтому более убедительной я нахожу свою личную гипотезу, вот она:

Неважно, как и когда возник остров – достаточно того, что он возник.  Обдуваемый со всех сторон холодными ветрами, стеная под ударами ледяных волн – остров был невысок и пустынен. Шведские викинги равнодушно разглядывали его в бинокли со своего берега в дни хорошей видимости. Абсолютно ничего привлекательного – ни леса, ни холмов... Плыть туда и поселяться - дураков не находилось.  Такое положение сохранялось до тех пор, пока однажды заблудившееся каноэ датских викингов не ткнулось случайно носом в песчаный берег острова. Усталые мореходы в рогастых шлемах высыпали на набережную. Присвистнув, безрадостно оглядели унылый пейзаж.

1. -          Куда это нас занёс Один? – спросили они, - Где это мы?

Вождь развернул старую пергаментную карту.

1. -          В двадцати милях к югу от Швеции, - сообщил он, - В пятидесяти милях к северу от Польши. До Германии, на юго-западе – тоже миль пятьдесят...
2. -          А Дания где?
3. -          Там, - махнул он рукой на запад, - восемьдесят миль.
4. -          Далековато, - крякнули викинги и с укоризной посмотрели на старшего штурмана, - Эк и угораздило нас, однако...

Провизия на исходе, отправляться в обратный путь было бессмысленно. Плыть к шведам – перебьют, как котят. К полякам тоже не хотелось – связываться с малышнёй, да и далеко. Решили оставаться здесь. Вода кишела рыбой, а суша – птицей, в общем-то, не так уж и плохо. Камня на острове оказалось в избытке и они приступили к постройке города. Так был заложен порт Ронне, который и поныне остается главным городом Борнхольма. Вскоре над крышами первых приземистых домиков взвился в небо красный, с белым крестом, датский флаг.

1. -          Глянь, чего это там краснеет? – спросил один шведский викинг у другого, передавая ему бинокль.
2. -          Ни фига себе... Да это же датчане! Флаг свой подняли!
3. -          Что-ооо?!

Возмущенные до предела такой наглостью, оба побежали жаловаться королю Карлу. Реакция Карла была адекватной, и вот уже груженые воинами  боевые галеры ложатся на курс сто восемьдесят – на Борнхольм... Сопротивление было слабым, и уже к концу вечера шведы взяли остров под свой полный контроль.С утра над Ронне уже реял милый глазу голубой флаг с желтым крестом.

1. -          То-то же! – смеялись шведы, - Ишь, датчане! Такой остров хотели оттяпать за здорово живёшь!
2. -          Не тут-то было!
3. -          Не отдадим исконных територий!
4. -          Слава Карлу!

Единогласно решили не возвращаться – тем более, город уже построен, жить есть где.  С энтузиазмом взялись расширять город, построили первый маяк. Занялись рыбным промыслом, тут и там соорудили коптильни – дело пошло. Рыба шла на экспорт  - в обмен на оборудование, технику и предметы первой необходимости. Остров начал процветать, хорошел и Ронне. И всё бы было прекрасно, но... Однажды утром жители Борнхольма не увидели привычно реющего шведского флага. Удивившись, собрались они на главной площади – к мэру города, за ответом. Тот сидел, задумчив.

1. -          Что, забыл поднять? – спросили его участливо.
2. -          Что? – кивнул он им с вызовом.
3. -          Как – что? Шведский флаг.
4. -          Зачем?
5. -          Это..как это – зачем?! – опешил народ, - А раньше – зачем подымали?!
6. -          Не знаю, - сказал он сухо, - Посмотрите, где мы живём.

Люди недоумевающе огляделись.

1. -          Где лес? – продолжил мэр, - Где холмы?
2. -          Дык...И не было тута никогда, - удивились горожане.
3. -          Вот и я о том же... Какие мы, на фиг, шведы?
4. -          А кто же мы тогда?!
5. -          Думайте, умники....  Если бы здесь были горы – кем бы мы были?
6. -          Ясно – норвегами, - зашумела толпа.
7. -          А коль на равнинной местности? Ну? Ну?!!
8. -          А-аа! Датчане?! – осенило толпу.
9. -          Наконец-то...А теперь скажите мне – на фига нам шведский флаг?
10. -          Точно! Ура! Да здравствует Дания – наша великая Родина!!!!

Шведы с материка долго не могли понять, что случилось: почему вдруг над островом снова взвился красный с белым крестом флаг. А когда поняли, пошли грузится на боевые галеры...

Вскоре конституционный порядок был восстановлен, а население Борнхольма пополнилось вновь прибывшими оккупантами. Но история повторяется, не прошло и года, как произошла очередная смена флага. И повторялась ещё не один раз. Стокгольм силился решить задачу – безуспешно. Результат выходил всегда один и тот же.

1. -          Почему? Почему так получается? – в очередной раз задавал этот вопрос очередной Карл, - мы посылаем туда элитных викингов, которые приходят в ярость от одного вида красного, с белым крестом, флага. Но проходит время – и они сами подымают этот флаг над островом! Почему?!
2. -          Дэр кёниг Карл, - вежливо обратился к нему министр иностранных дел, - Вспомните, кем стали наши викинги, отправившиеся покорять норвежские горы.
3. -          Норвегами, ну и что? – нервно ответил Карл.
4. -          А кем стали норвежские викинги, сошедшие с гор захватить наши шведские леса и холмы?
5. -          Шведами стали, ну и что с того? При чем тут это?! – продолжал раздражаться кёниг, - Мы тут говорим о Борнх.... Ох, ты ж... Великий Один! Так они что – превращаются в датчан?!
6. -          Именно, - сдержанно улыбнулся министр, - видите ли, на Борнхольме нет ни лесов, ни холмов. Равнина. Береговые утесы не в счет.

Очередная партия десанта привезла на остров саженцы деревьев. Спустя несколько лет Борнхольм оказался покрыт лесом, густым и зеленым (летом, конечно же), но.... Над Ронне вновь взвился датский флаг!

1. -          И что теперь?! – орал кёниг на смущенного министра, - Холмы им туда перевезем? Ты говорил – достаточно лесов!!!
2. -          Простите, ваша светлость, - бормотал министр, - всё дело в водке...и пиве...
3. -          В чём?!?!
4. -          Э-э...Видите ли, у нас в Швеции ввели ограничение на содержание алкоголя в пиве, и водка подорожала... А в Дании – таких ограничений нет. Водку там, конечно, тоже – даром не дают; однако с этим делом у них посвободнее. Вот и....

Следующий десант – самый многочисленный – прибыв на остров, вообще не удосужился сменить флаг. А на некоторых галерах – вероломство – еще в море поменяли на флагштоках флаг шведский – на датский....

Так Швеция окончательно потеряла контроль над Борнхольмом, смирилась с положением дел, которое сохраняется и по сей день.

В Ронне я заходил многократно. Оттуда мы везем песок на Ронншар. Для нужд химического завода. Очень хороший, белый и мелкий песок. Как правило, заходим утром, а вечером уже выходим. Мне, занятому весь день погрузкой судна, оставалось лишь любоваться с борта красными черепичными крышами аккуратных, словно игрушечных домов. Пару раз удавалось придти с вечера и тогда я мог прогуляться по вечернему городу. Это случалось поздней осенью, когда холодный ветер с моря гонит над островом низкие серые тучи, моросит мелкий дождь а берега расплываются в бледной туманной дымке. В такую погоду маленькие домики города выглядят особенно уютно и игрушечно, устремив в хмурое небо острые крыши, крытые одинковой черепицей апельсинового цвета. На набережной сыро, холодно и безлюдно. Протяжно гудят в тумане маячки на волноломах порта, и заблудившимися баранами тихо позванивают своими колоколами морские буи, покачиваясь на волнах.

И вдруг – удача: пятидневный перестой у причала, да ещё в конце мая. Погода солнечная и теплая. Каждый день выезжаю на велосипеде на прогулку. Ронне считается курортным городом, как и сам остров в целом. Здесь есть пляжи с таким же самым песком, какой мы отсюда увозим в трюмах. Над пляжами нависают невысокие, поросшие яркими зелеными лесами утесы. Очень много туристов из ближнего балтийского зарубежья бывает здесь летом. Борнхольмцы всегда их ждут и радостно встречают – пивом по пять евро за бокал в многочисленных уютных барчиках и ресторанах, и другими, не очень дешевыми, удовольствиями. Остров живет рыболовством и туристическим бизнесом.

Туристы едут сюда не зря: Ронне очень симпатичный и своеобразный городок. Архитектура города... сказать по чести – архитектура нашей одесской молдаванки даст ей сто очков вперед! Вряд ли где в другом месте вы увидите такие крохотные домишки, почти – мазанки. Весь центр Ронне составляют узкие извилистые улочки, мощеные булыжником, с крохотными, но очень чистыми и аккуратными домиками под черепичными крышами. Домики раскрашены в яркие цвета – желтые, голубые, розовые... Борнхольмцы внешне такие же люди, как и все остальные, и кажется удивительным: как могут они ютиться в таких маленьких домишках. Есть, конечно, здания и побольше, и покрепче – кирхи с острыми шпилями и часовнями, старинные коптильни красного кирпича с маленькими окошками и мощными трубами. Есть и центральная площадь – в окружении сверкающих витрин магазинов и ресторанов. Ронне гордится своими игрушечными улочками, бережно хранит их и лелеет – ведь они составляют неповоримый колорит города... Думаю: переселить борнхольмцев – временно – в одесскую «молдаванку», в какой сказочный вид превратили бы они её! И наоборот...

Воскресный теплый вечер я провел на пляже. Открыл пляжный купальный сезон – для себя, естественно, и с разбегу принял крещение в балтийских водах. Вода чистая, но холодная – градусов пятнадцать, а может и меньше – точно не скажу, я же не термометр. Посетителей мало, редкие купающиеся – в том числе и дети!

В понедельник с утра начали погрузку.  Участвуют двое – я и мой старый знакомый – оператор погрузочной машины. Он сидит в стеклянной кабине погрузчика, регулируя поступающий по конвейеру серебристый поток песка. Знаю его уже третий год. Хлопотный парень. В своей кабине он постоянно чем-то занят: разговорами по мобильному телефону, слушанием музыки, мечтанием и курением одновременно. Естественно,  на второстепенные функции – собственно погрузку – его уже не остается. Приходится постоянно окрикивать его с палубы, возвращая из заоблачных высот в кабину погрузчика, иначе – судно быстро начинает крениться под могучим потоком неуправляемого песка. Каждый раз он вздрагивает, с удивлением смотрит вниз и, спохватившись, начинает суетиться, уверяя что уж теперь он отвлекаться не будет. Я укоризненно развожу руками и ругаюсь тихо и беззлобно. По-моему, парень не совсем здоров, нужно быть снисходительным.

Путешествие в Страну Басков

Покрутите пёстрый глобус и вы найдете на нем эту страну. Лежит она на севере Иберийского полуострова, на северо-западе Испании, на берегу Бискайского залива. Страна Басков – это испанская провинция, она знаменита своими террористами. Они хотят, чтобы страна перестала быть провинцией и поэтому взрывают всё, что ни попадя. Это не помогает, видно – гранаты у них не той системы...

Что же пишет про эту таинственную страну Лоция? Ничего толкового. Это раньше морские лоции были книгами интересными и увлекательными, написанные живым языком. В них можно было найти много полезной и интересной информации, исторические справки и любопытные факты. Современные же лоции написаны без души, сухим языком цифр и голой статистики. Из Лоцманских Книг они превратились в скупые справочники.

Испанцев я очень люблю за то, что они разговаривают на испанском языке. Некогда, будучи в вожделенных для любого моряка странах латинской америки, я дал себе клятву: «Да будь я негром преклонных годов, и то, без унынья и лени – испанский выучу только за то, что им разговаривают все местные красавицы!» Клятву я, в общем-то, сдержал, хотя с тех пор использовать мой испанский язык по назначению удаётся нечасто. Но не только своим языком славится испаноговорящая часть человечества. Они – душевны, темпераментны и веселы. Их песни – певучи, мелодии – мелодичны, а музыка – музыкальна! Это не струны испанской гитары ласкают ваш слух, а тонкие струны испанской души. А их женщины?! Их объятья страстны, поцелуи жарки а любовь – чиста и искренна! Не говоря уже о латиноамериканцах, в чьих душах пылает яркий огонь южного солнца – испанцы тоже горячи и пылки. Куда там североевропейцам, с их снобизмом и холодной вежливостью, практицизмом и равнодушной участливостью... Нам, русским, особенно южанам – душа испанца близка и знакома.

Поэтому известие о предстоящем рейсе в Испанию я воспринял с радостью и высоким душевным подъёмом.

Весьма удачно проскочив Бискай, мы ошвартовались в порту Сантурци, к причалу принцессы Испании. Не то, чтобы к самому королевскому причалу - напротив дворца, просто название такое красивое. Причал-то, как раз, самый обыкновенный – для выгрузки навалочных (сыпучих) грузов, всевозможные следы которых в изобилии на нём имелись. Груз в наших трюмах был тоже прозаический – уголь. Прибыли мы в пятницу утром, и до понедельника – дня начала выгрузки – нас оставили в покое.

Сантурци – маленький припортовый городок, забирающийся высоко в гору от самого моря. Это делает велосипедную экскурсию по нему некомфортной, и я, припарковав своего старого конька недалеко от ворот порта, отправляюсь на прогулку пешком. Полчаса вполне достаточно для ознакомления с этим городишком и я, наконец, мчусь в стремительной, комфортабельной электричке в Бильбао. За окном сменяются городские пейзажи, один городок следует за другим без малейшего перерыва либо чётких границ, так что непонятно – или это близкие к Бильбао городки, либо удаленные городские районы. Бильбао – крупнейший порт из двух, что в стране Басков. И, пожалуй, второй по величине и значимости после столицы Виттория. А может быть – и первый, не знаю, ибо в столице не был. Кроме ласкающего мой слух испанского языка, здесь можно услышать странную, непонятную и ни на что не похожую речь. Это язык басков. Это совершенно особенный язык, не имеющий ничего общего с испанским либо французским или же португальским; скорее он напоминает горские наречия Кавказа. Баски утверждают, что это и есть древний язык народа, населявшего Иберийский полуостров. А полуостров этот и есть, собственно, Испания, не считая Португалии. Во всяком случае, этот чудную речь кроме объявлений в электричке я слышал всего два раза, а в основном местные жители предпочитают новый язык иберийского полуострова.

Испания, страна поэтов и музыкантов, инквизиции и благородных донов, конквистадоров и торреадоров. Испанская архитектура неповторима – она живая, дышит историей и вечностью. Она удивительна и неподражаема. Бильбао красив. Узкие улочки ведут в гору, с высоты которой открывается великолепная панорама Бильбао. Оранжевые кирпичные крыши старого города, шпили средневековых храмов, башни современных высоких зданий; извилистая река с живописными набережными и ажурными мостами и – гордость города –  культурный центр с музеями, библиотекой и выставочными залами,  выполненный в авангардном стиле, весь покрытый титановой обшивкой.

Бреду вдоль смотровой площадки, наслаждаясь видом; и вдруг - веяние новой европейской культуры – бесстыжее сооружение, которое и назвать-то не знаю как... По испански написано – Уринариум, а по-баскски и вообще оскорбительно: Комунак! Впрочем, можно перевести как Писсуарня... У нас таких, к счастью, нет и, Бог даст, не будет. Куда нам, диким...

Подобно тупому американскому туристу, я патрулировал по городу, ежеминутно щелкая кнопкой своего цифрового фотоаппарата. Прохожие не обращали на меня внимания, а я зорко приглядывался к ним. Испанец нынче пошёл не тот, что был раньше. И хотя я не знаю, какой тут ходил испанец раньше, мне кажется, что не тот. Днем публика сдержана, по-европейски тиха, спокойна и равнодушна.  Того душевного огня, о котором я упоминал выше, в них днем разглядишь не больше, чем в унылом скандинаве.  Лишь глаз наметанный способен уловить в их непробиваемых лицах некую тень лукавства, а в глазах нет-нет, да мелькнёт загадочный огонёк. Разгадка наступила позже – когда я понял, что они берегут энергию для выходных ночей...  Днем они словно стесняются друг друга, и пять дней в неделю ведут тихую, размеренную трудовую жизнь. Но вот наступает ночь с пятницы на субботу...  Но это будет потом.

А пока я наслаждаюсь жизнью, свободой и удаленностью от судна. Если вы попали в Испанию – пейте «Тинто» и закусывайте оливками, ведь эта страна славится и тем и другим. Ещё – апельсинами, еште апельсины. «Тинто» - это сухое красное вино. Наберитесь терпения, пейте Тинто и дожидайтесь ночи с пятницы на субботу.

И вот она наступила, долгожданная ночь. Торопиться не надо, часов до одиннадцати вечера улицы ещё полупусты, хотя в воздухе уже нависает вязкая, напряженная тишина, словно перед бурей...

Двадцать два часа тридцать две минуты. Электричка в Бильбао, полупустая в обычные дни, стремительно заполняется на каждой станции. Вот в вагон вламывается толпа парней и несколько девушек с ними. Они радостно возбуждены, как и все остальные пассажиры. Разговаривают все чрезвычайно громко, так, что звенит в ушах. Но этого молодым людям кажется мало, и они начинают орать. Без слов орать, просто так – в голос. Особо выделяется один парень, видимо – вожак. Между воплями он жадно набирает в легкие воздух, чтобы тут же разразиться новым ревом, быть может, пуще прежнего. На шее его вздуваются жилы, а руки сжимаются в кулаки – он очень старается. Наверное, хочет произвести впечатление на девиц, повизгивающих с боку. Из другого конца вагона ему вторят из другой молодёжной компании – весело! Парень подскакивает и бьет кулаком в потолок, а его приятель – лупит по поручню, девицы восхищенно на них смотрят. Рядом сидит сухонький старичок, он улыбается и периодически поправляет шляпу, которую все время задевает непоседливый вожак. Дед поощрительно поглядывает на буйного парня, хотя и обеспокоен немного, чтобы тот не рухнул на него невзначай, сорвавшись с поручни. Должно быть, вспоминает дед, как он кричал в молодости. Эх, годы, годы.... На очередной остановке старик встает и продирается к выходу, и уже в дверях улыбка покидает его лицо, и он что-то ворчит раздраженно. Наверное, ему нужно было дальше ехать, но из чувства самосохранения решил выйти раньше. Честно сказать,  начинаю понимать старика – уж больно тревожат меня ушные перепонки, но вот – станция конечная! Бильбао Абандо! Все вываливаются из вагона, и я тоже.

Ночной Бильбао начинает потихоньку бурлить. По улицам к центру устремляются кучки людей, хотя и одиночки, вроде меня – встречаются тоже. Люди спешат, не потому, что боятся опоздать, а оттого, что слишком долго ждали. Иногда они сбиваются в странные компании; вот из-за угла выруливает стайка женщин, самых разных – лет от восемнадцати до пятидесяти, однако все в одинаковых шарфах и с одинаково размалеванными краской лицами. Вот другая стайка, помалочисленнее; все одеты бабами-ёгами. Мне непонятен тайный смысл этих движений, и я о нём не очень-то думаю, хотя любопытно. Потом буду жалеть, что не спросил. Ближе к центру людские потоки, словно звенящие горные ручейки сливаются в бурлящие реки. Вот где столпотворение! Улицы центра почти сплошь состоят из баров, пабов и ресторанчиков, и все они – абсолютно все – переполнены! Люди протискиваются в бары, прорываются к стойкам... Мне тоже нужно, и я действую, как все. В барах шум и гомон, тихо здесь не разговаривают. Я примялся к стойке и застрял у неё с очередным бокалом в руке. Достаю сигарету, ищу глазами пепельницу и не вижу её. Спрашиваю официанта, и тот весело объясняет, что окурки следует бросать на пол. Кошу глазом под ноги – чего тут только нет! Действительно, пепельницы не нужны, да и мусорные корзины тоже. Шумная обстановка начинает напоминать привокзальный буфет, и я, допив вино, продираюсь к выходу.

Между тем, народ продолжает прибывать. Теперь уже не только пабы полны, люди толпятся и у входов в бары, взахлёб общаются и смеются, у многих в руках бокалы с пивом или вином. Огромное количество питейных заведений в центре Бильбао находит свое объяснение – всем им достаточно работать всего лишь эти два дня в неделю, чтобы быть в прибыли и процветать. Публика разношерстна и разновозрастна; молодые парни и девушки, люди постарше, почтенные матроны и солидные мужи – все дружно набираются винцом и пивом. Те, кто побогаче – заседают в ресторанах. Люди приходят в бары компаниями и по-одиночке, встречают знакомых, бурно радуясь и сливаются в единое поглощающее гекалитры спиртного многоголосое целое. Я не совсем свой на этом празднике жизни, но и меня захватывает всеобщая атмосфера веселья и кутежа, перехожу из бара к бару. Во многих гремит музыка, в таких местах люди разговаривают ещё громче. Неплохо было бы найти какой-нибудь ночной клуб или дискотеку, но их, похоже и нету вовсе. У одного из баров замечаю стайку девиц, сидящих на парапете, очень оживленных. У каждой в руке огромный бумажный стакан кока-колы. Прохаживаю мимо раз, другой... Удивительно – сидят сами, без парней! А парнишки стоят в сторонке и что-то обсуждают азартно, размахивая руками. Ноль внимания на девиц. Наконец, одна из сидящих спрашивает меня что-то, я и не разберу – что, но охотно откликаюсь и мостырюсь рядом. У меня к ним больше вопросов, чем у них ко мне. Узнаю, что время танцев наступит после двух часов ночи. И вот уже мы шумною толпою идем продолжать гуляние. Девиц восемь, и все хороши! Я испытываю блаженство в таком волнующем окружении, но и легкое смущение тоже. Мне бы хватило одной, я даже знаю, кого; и лихорадочно думаю, как бы выцепить её из отряда и уединиться по-взрослому. Однако чувство коллективизма у них сильно. Мы приходим на так называемую Галлерею – средоточие местных дискотек, расположенных по обе стороны небольшого переулка. По сути – те же бары, только с местом для танцев, и места этого катастрофически не хватает! Заходим в первый и пускаемся в пляс. Моя фигурантка на контакт идет и уже проявляет собственнические чувства, это не может не радовать. На ушко предлагает «коксу», и я понимаю причину чрезмерного возбуждения молодежи, и здесь, и в электричке. Чтож, местные нравы меня не смущают, хотя от кокса я вежливо отказываюсь – я уж по старинке, по питейному делу. Здесь, в Галлерее, кстати, вино заказывать принято неприличным, да его попросту и нет; приходится перейти на более серьёзные напитки. Заказываем с подружкой коктейли. Ко мне начинает дружелюбно клеиться какой-то хлопчик из местных, лезет с какими-то вопросами. Мне, конечно, не до него, и я не вполне вежливо отсылаю, но он все-равно лезет, с улыбкой на смуглой физиономии. Наверное, так здесь задираются, потомучто Джулиана (так моя подружка назвалась) вдруг принимает обеспокоенный вид и вскоре тянет сменить место. Взявшись за руки перебегаем в соседний бар. Однако, и народищу! Кое-где набито так, что танцующие могут обозначить свои танцевальные движения лишь шевелением голов и пальцев ног... Тесновато, и  Джулиана предлагает выбираться наружу. Начинаем протискиваться к выходу. И тут я совершаю непростительную ошибку – следуя за опытной в таких делах подругой, проявляю неуместную мягкость: влекомый хаотическим движением массы тел, натыкаюсь на какую-то девчушку, и, дабы не задавить её, предпринимаю обтекающий маневр. Людское море уносит мою возлюбленную далеко от меня, к выходу, а меня подхватывает противоположное течение... Преодолеть его без жертв невозможно. Моя любовь медленно уплывает от меня, я уже не вижу её. Так я потерял Джулиану навсегда. Ну, не могу я продираться в людской толпе, отдавливая чьи-то ноги и калеча локтями хрупких девушек... Меня прибило к стойке. Грустно мне, остается лишь утопить свои печали в джине с тоником... Кстати, любой дринк в этих местах стоит пять евро, а молодежь – независимо от пола и возраста - хлещет их один за другим; откуда только деньги берутся. Видимо, с благосостоянием испанского народа всё в порядке, либо молодежь щедро расстается с денежками, накопленными за трудовую неделю. Всё же весело. Я вспоминаю далекую Бразилию, Порто Аллегрэ. Контракт закончился, я остановился в отеле – назавтра мне предстояло вылетать на родину. Отель неплохой, но провести в нем вечер и ночь – в высшей степени  неинтересно и неразумно. Был один из предрожденственских вечеров. И я, поужинав с пивом, побрёл по вечернему городу, как обычно, в поисках приключений. Вскоре до моего слуха стали доноситься звуки  зажигательной латинской музыки, я беру пеленг и решительно ложусь на курс. Вот впереди показалась ярко освещенная центральная улица и толпа народу на ней. Не я один иду сюда привлеченный звуками праздника; меня то и дело обгоняют прохожие. Музыка для латиноамериканцев – это нечто больше, чем просто музыка. Едва заслышав её, они, похоже теряют ум и волю, полностью попадая в музыкальную зависимость. Они уже не принадлежат себе – только музыке. Сдается мне, они и на собственных похоронах способны пуститься в пляс,  была бы музыка хорошая. Вот и здесь – подходя к очагу веселья, они начинают пританцовывать ещё метров за пятнадцать, и затем уверенно вливаются в танцующую массу. Но нужно отдать должное латинской музыке – ведь это не просто музыка, а.... В общем, метров за пятнадцать до веселящейся толпы я чувствую, как номи мои начинают подергиваться в танцевальном ритме и уже ничего не могу с собой поделать... Ощущение праздника захватывает: деревья вдоль улицы сверкают яркими электрическими гирляндами, все празднично украшено, царит атмосфера веселья и радости. Гремит мощная аккустика, записи популярнейших латинских хитов сменяются живыми исполнителями, время от времени заводной парень орет в микрофон: «Карнавал!!! Через два дня здесь будет рождественский Карнавал!!! Приходите все!!!!!!»

Через два дня... А сейчас что? Просто – репитиция?? Что же тогда будет здесь твориться на Карнавал?! Жаль, завтра улетаю... Вот и здесь – обычные же выходные, никакого праздника.

 Наконец, телесная толчея спадает, можно передвигаться. Выхожу на Галлерею, захожу в ещё пару баров. Веселье начинает затухать часов после четырех утра. Уставшие гуляки высыпают на улицу, у многих в руках бокалы, беззастенчиво захваченные в барах. Их в лучшем случае оставляют прямо на тротуарах, а то и просто – весело разбивают вдребезги. Народ пьян и ведет себя по-европейски раскованно, то есть: парни справляют малую нужду прямо на стены, нимало не смущаясь, а даже с некоторым вызовом, укачавшиеся – извергают содержимое желудков, орут, бьют посуду; в общем, человеку стороннему это больше напоминает гражданские беспорядки, нежели конец гулянки. Вместе с тем, никаких конфликтов или разборок не наблюдается. Расходиться не спешат - стоят, сидят, прислонившись к стенам в ожидании чего-то или кого-то; высматривают потерявшихся в толчее друзей, знакомых и возлюбленных (не я один такой бедолага). Полицейские скромно стоят в сторонке, переминаются с ноги на ногу, как статистические девченки на танцплощадке. Вот не вполне вменяемый удалец из толпы юнцов звонко расшибает бокал об асфальт в пяти шагах от них, полицейские вздрагивают, переглядываются растерянно и беспомощно улыбаются. Видимо, мешать веселящимся здесь – последнее дело, даже полицейские не смеют.

Вскоре над горами взойдет солнце, но ещё до этого многочисленная армия дворников при поддержке поливальных машин очистит улицы от мусора, осколков бокалов, бутылок и иных следов минувшей бурной ночи...

Приезжаю на судно уже засветло и заваливаюсь спать –  нужно набраться сил, впереди ещё суббота и воскресенье...

Днем Бильбао вновь чинно-благородно, спокойно и рассудительно – дань принадлежности чванливой Европе. Нужна ли она испанцам, эта дань? Всё-таки, ночные бильбаэнос душевнее и ярче, чем дневные...

Если бы мне поручили соорудить какой-нибудь символический мемориал в центре Бильбао, я бы, наверное, отлил из бронзы себя: в правой руке я бы держал бокал с красным вином, а в левой – оливку.

© Georgiy Almarov

Назад