Случалось ли вам слышать о домах с привидениями? Многие наверняка слышали. Помните, эти таинственные истории о неожиданно исчезающих и появляющихся предметах, о скрепящих в ночи лестницах, хлопающих дверях и ставнях? А рассказы о домовых – злых и добрых? Об этих странных существах, ведущих свою непонятную и невидимую для жильцов дома жизнь, время от времени заявляя о своём присутствии различными экстравагантными выходками, забавными и не очень? Уверен, очень многие слышали. И совсем немногие имели сомнительное счастье явиться очевидцами подобных историй.
Такого рода явления официальная наука скептически оставляет без внимания, неофициальная – изучает потихоньку, именуя их загадочным термином «Паранормальные явления». Результаты таких исследований доводятся до широких масс скупо и неохотно, возможно, из опасения быть жестоко осмеянными официальной наукой, частично – из-за неверия общественных масс в сомнительные доводы, а скорее всего – из-за отсутствия самих результатов. В народе же подобные явления именуются неопределенно «нечистая сила», или более определенно – «чертовщина». Рассказы о них передаются из уст в уста старушками-пенсионерками и детишками друг другу на сон грядущий. Да чего греха таить – не только ими.
Тем не менее, странные истории продолжают случаться не смотря ни на что, находя неизменное отражение в устных народных сказаниях и изредка – в письменных. Я говорю - изредка, потому что имею ввиду правдивые истории; подобно той, о которой хочу вам рассказать.
Паранормальные явления, или попросту сказать – чертовщина, возникают чаще всего в старых домах, повидавших на своем веку многое и переживших не одно поколение жильцов.
Старое судно, будь оно торговое, рыболовное или пассажирское – в сущности, мало чем отличается от старого дома. Оно видело много и знает много...
Наша старая калоша под растрепанным ветрами греческим флагом следовала под погрузку из западной Африки на Кубу. Трюма были пусты. Груз нам предстояло грузить капризный – сахар сырец навалом. Навалом – это значит много и «навалом» - то есть без расфасовки в мешки. Старое судно было ржавым, как гвоздь, пролежавший три года на дне морском. Трюма исключением не были, поэтому дни перехода морем протекали в неустанной работе – необходимо было подготовить судно к погрузке сахара, чтобы ржавчина не попортила груз. С утра до захода их скребли, вычищали, заметали и подкрашивали матросы. Погода сопутствовала работе – дни стояли тихие, солнечные и безветренные - редкие для Атлантики дни. А в ту ночь – и вовсе стоял мертвый штиль. Ни волны, ни зыби – как на озере. Густая, обволакивающая тишина, нарушаемая лишь приглушенным гулом работающих судовых двигателей. В темноте штурманской рубки висела тяжелая влажная духота, столь характерная для южной атлантики; на черном бархате неба мягко светила луна.
Вахту стояли двое: второй помощник капитана (я) и Витя, матрос.
Повторюсь: ночь была тиха, как шевченковская украинская. Такую ночь не хочется скрашивать обычной для скучных вахт болтовней – она красива сама собой. Поэтому мы оба молчали: думали за своё и наслаждались тишиной. Иллюминаторы штурманской рубки открывались подобно окнам вагонных купе – задвигались куда-то вниз. И они были открыты, позволяя легкому ветерку, создаваемому лишь движением самого судна, разгонять духоту. У этих открытых иллюминаторов мы и стояли, блаженно подставив лица ласковым дуновениям воздуха.
Минувшим днем работы в грузовых помещениях были практически закончены, трюма в меру возможностей вычищены и подкрашены. Оставшийся после работ мусор был собран в железные бочки, которые следовало поднять с помощью судового крана на палубу. Сделать это вечером не успели, и бочки стояли в ожидании начала рабочего дня на чисто выметенной металлической палубе последнего, ближайшего к надстройке, трюма. Кроме бочек, там внизу оставались инструменты -совковые лопаты, щетки на длинных деревянных ручках, пустые ведра и прочее. Сами трюма решено было, ввиду хорошей погоды, оставить открытыми. С высоты мостика они зияли внизу черными бездонными провалами.
Я уже говорил, что ночь была тиха? Да? Это очень важно, чтобы хорошо представить себе всё последующее. Океан отличается от озера тем, что даже в самую штилевую погоду в нем неизменно присутствует хоть самая незначительная, почти незаметная, но зыбь. И на этой едва уловимой зыби судно все-же покачивает, нежно и мягко. Заметьте: слишком нежно и слишком мягко, чтобы сделать это покачивание ощутимым настолько, дабы вы обратили на него свое внимание.
Вахта текла спокойно и безмятежно. Я стоял у иллюминатора ближе к левому борту и курил, Витя занимался тем же, только у иллюминатора ближе к правому борту. Повторюсь...Кхм... Тишину нарушали лишь отдаленная вибрация судового дизеля да тихое сопение вахтенного матроса.
Было где-то около трех часов ночи, когда моё внимание привлекли доносившиеся из открытого трюма звуки. Поначалу это было едва слышное позвякивание, возможно, пустых ведер, и звук... подобный перекатыванию деревянного черенка от лопаты или щетки по палубе.
До меня не сразу дошла нелепость самих этих звуков – лишь когда я задумался о природе их происхождения. А происходить им было не от чего. Как я уже говорил, нас едва заметно покачивало; но поверьте, для того, чтобы от качки начали «оживать» предметы – она должна быть значительной и достаточно резкой. Кроме того, не было никаких изменений в движении нашего судна, способных спровоцировать произвольное перемещение оставленных в трюме инструментов. Тем временем, характер доносившихся звуков изменился: они стали громче и яснее, к ним добавилось металлическое бряцание, звонкие щелчки и деревянные удары. Некоторое время я в недоумении прислушивался, затем взглянул на вахтенного матроса – тот неотрывно глядел в черную пустоту трюма.
- Ерунда какая-то, - сказал я ему, - Витя, у нас там что – черти в хоккей играют?
Сравнение было исключительно удачным: действительно, доносившаяся какофония удивительно напоминала удары клюшек о шайбу, которая в свою очередь билась о металлические борта и... пустые вёдра. Витя посмотрел на меня и не сказал ничего.
- Там инструменты наши, - сказал он зачем-то, спустя пару минут.
- Ну и что?
- Ничего... Если бы качка была...А так – непонятно...Может, это из-под трюмов? Из машинного отделения? – предположил он неуверенно.
- Под трюмами балластные танки, а не машинное отделение. Совершенно нечему там греметь.
Пока что это казалось мне интересным и удивительным, не более.
Я взял мощный фонарь и посветил в трюм... Луч высветил безобразных человечков, замерших с клюшками в руках, с задранными кверху ужасными мордами. Если бы это было так, я вряд ли писал сейчас эти строки, померев тогда от разрыва сердца. Но луч высветил лишь пустую бурую палубу трюма. Я ничего не слышал о воздействии световых волн на звуковые, но в момент, когда я разрезал темноту трюма ярким лучом – все звуки моментально стихли!
Я выключил фонарь – звуки возобновились с такой яростью, словно невидимые игроки старались наверстать упущенное из-за досадного перерыва время. Ещё несколько раз я включал и выключал фонарь – результат был тот же! Вот тут мне стало не по себе.
- Витя, взял бы ты фонарик, да сходил вниз, в трюм, посмотреть – кто там безобразничает, - попытался пошутить я.
- Да ты что?! – Виктор шутки не понял, в его голосе слышался едва ли не ужас, - Хочешь, чтобы я поседел совсем? Да я же там и останусь! Или по дороге помру! У меня сердце слабое...
Насчет поседеть он, конечно, загнул; растительностью на голове Витя не изобиловал, хотя...тем более мог. А в остальном был прав – лично я бы и под угрозой расстрела не полез сейчас в трюм.
- Может, мела им туда кинуть? Пусть на палубе счет напишут, посмотрели б утром, - вновь попробовал сострить я, чтобы отвлечься от неприятного чувства.
Мы вновь замолчали на некоторое время и тут...из трюма донёсся кошачий визг! У меня похолодела спина и я понял, что значит «зашевелились волосы на голове»... Именно протяжный, резкий кошачий визг, который доносится из под окон порой, мартовскими ночами...
- Витя, - позвал я сипло.
- Ты слышал? – страшно прошептал он в ответ.
Удивительно, даже в темноте было заметно, как побелело его, обычно красноватое, лицо.
- Откуда у нас в трюме кошки?! Говорю тебе: домовые это! Или черти! Но кошек в трюме у нас точно нет! – продолжал с жаром тихо вещать Виктор, а я начал читать про себя «Отче наш».
Еще несколько раз орали кошки, а я боялся даже посветить вниз фонариком. Боялся увидеть нечто, что вряд ли бы мне понравилось...
Время близилось к четырем утра, к концу вахты.
- Пойду я вахту будить, - с надеждой попросился матрос.
- Ещё десять минут! – строго отрезал я.
И все же, через десять минут он удрал будить вахту, оставив меня одного в душной темноте штурманской рубки. Признаюсь, минуты, проведенные мной в одиночестве оказались самыми страшными и долгими из всех моих вахт. Казалось, из темноты мне в спину пристально глядит кто-то злобный, заглядывает в боковые окна рубки, а я истово крестился и читал «Отче наш» вплоть до прихода заступающей вахты. Потом я наспех записал судовой журнал и поспешил в свою каюту, где и завалился спать, не гася свет.
Я уж не помню, но кажется, с окончанием нашей вахты закончилась и свистопляска в трюме. Во всяком случае, для нас с Витей.
О ночном происшествии я поделился со своим другом – начальником судовой радиостанции Алексеем, а Витя – со всеми остальными. Алексей – взрослый человек, ему было за сорок; мы коротали с ним время за долгими философскими спорами и беседами на любые темы, которые только могут существовать. Он выслушал меня с некоторым даже, я бы сказал, удовлетворением; когда я закончил свой волнующий расказ, он кивнул и сказал: «Ну, а теперь послушай, что я тебе скажу. Не хотел как-то тебе раньше говорить, дабы не попасть на твой «длинный, черный язык».
Я пропустил мимо ушей замечание про «длинный, черный язык» и приготовился слушать.
Каюта главного и единственного судового радиста находилась сразу за штурманской рубкой, рядом с радиорубкой и, через переборку – с пустующей лоцманской каютой. Алексей поведал мне о двух фактах, способных в той или иной мере подтвердить присутствие нечистой силы на борту нашего судна.
- Помнишь, как-то я среди ночи зашел к тебе на мостик? Кофе выпить да покурить? Вот. Я ведь чего приходил... Поглядеть, чем ты занимаешься. Я ведь на тебя, грешным делом думал. Думал, это ты от безделья на вахте фигнёй маешься. Хотя и понимал, что вряд ли ты на протяжении двух часов такой ерундой заниматься стал бы, но вот, зашел проверить. Убедиться хотел.
Дело в том, что вскоре после полуночи Алексея разбудил стук в переборку, со стороны пустой лоцманской каюты. Как если бы кто костяшками пальцев настукивал тихонечко на уровне уха спящего человека. Когда судно движется, даже на слабой волне – в каютах может противно поскрипывать – переборки, подволок, деревянная мебель. Нормальных моряков это чрезвычайно раздражает, мешая уснуть, и они отчаянно выискивают и борятся с источниками таких поскрипываний: расклинивают стыки обшивки переборок спичками, зубочистками или бумажками, то же самое – с подволоком, мебелью и прочим. Постукивание – это другое.Стучать или постукивать на качке может какой-то незакрепленный предмет. В твоей каюте, или каюте соседа. Постукивание это будет монотонным и постоянным, может даже ритмичным, но тоже однообразным и постоянным. Характер же стука, разбудившего Алексея был необычным и странным. Странность заключалась в том, что стучало...азбукой Морзе!
- Ну, ты-то, надеюсь, понимаешь, - недоверчиво покосился он на меня, - что уж в чём, а в азбуке Морзе я маленько разбираюсь? Настолько, что в любом состоянии её разберу? Всё-таки, более четверти века в должности радиста на судах... Так вот: стучало ясно и отчетливо азбукой Морзе! Каждую буковку выстукивало, с интервалами, как положено! Я проснулся и слушать стал: все буковки, гад, аккуратно выстукивает, старательно, без ошибок. Вот только...разобрать ничего нельзя! Понимаешь? Буквы правильные, да в бессмыслицу складываются. Ни одного русского слова, или английского... Набор букв пустой. Ну, как если бы ты, к примеру, упражнялся...
- Ну, знаешь! Да я первый раз азбуку Морзе в восьмом классе наизусть выучил! Забыл потом быстро, правда.. И потом сколько раз выучивал! Тоже забывал, ибо практики нет. Да я, если хочешь знать...
- Ну вот, - перебил меня Алексей, как всегда, беспардонно, - Я в общем-то сразу на тебя и подумал... Бахнул кулаком по переборке – замолчало. А через минуту – опять. Ну, думаю, забавляется, гад, вместо того, чтобы вахту стоять как положено..Помолчи маленько, если хочешь, чтоб досказал... Ну, а что я мог ещё сразу подумать? Потом-то я смекнул, что не в твоих это правилах, не такой же ты...Кхм, да... В общем, долго оно меня изводило; я уж вставал и в лоцманскую заглядывал – никого, а главное – тишина! Лягу – опять начинает..Я и подушкой накрывался – ничего не помогает, не могу уснуть - а оно стучит. Вот я к тебе тогда и зашел.
- А чего ж ты мне ничего тогда не сказал?
- Ну и что бы я от тебя в ответ выслушал?
Я подумал, представил себе ЧТО и согласился.
- А потом?
- Потом перестало.
- И что, ты думаешь, это было?
- А что, ты думаешь, у тебя в трюмах в хоккей играло?
- А, ну да....Хотя знаешь, за двадцать семь лет-то, что нашей колымаге – тут до нас и греки, и филиппинцы – кого только не было... Может, это тебе дух какого-то убиенного филиппинского радиста что-то на своём языке рассказать хотел?
- Тьфу ты! На ночь глядя...
- Не, ну... А второй случай?
Второй случай походил на классический вариант встречи с домовым: что-то сигануло с книжной полки и метнулось в угол, где и пропало, когда Алексей входил в свою каюту поздно вечером пару дней тому назад.
Стоит ли говорить, что и механики припомнили пару таинственных фактов, имевших место в машинном отделении, но оставленных без внимания до поры...
Не знаю, проявлялась ли ещё чертовщина на том старом сухогрузе, пока он спустя два года не затонул благополучно вместе со всеми чертями в Средиземном море на абсолютно тихой воде. Экипаж своевременно оставил его на спасательных шлюпках.
Если кто-то скажет мне, что имевшая место чертовщина явилась делом рук местных судовых шутников – я посмотрю на того с сожалением и брезгливостью, как на идиота. И даже не стану утруждать себя приводить уничтожительные контр-аргументы, хотя таковых имеется. Во-первых, пробовали ли вы спускаться в пустой трюм океанского сухогруза ночью и без фонарика? Я пробовал, правда, с фонариком. Там и без чертей жутко и неуютно, и охота шутить быстро куда-то исчезает. Не говоря уже о том, что крайне небезопасно – можно упасть со скоб-трапа и остаться лежать враскоряку на холодной палубе до утра. Во-вторых, никто бы не прошел незамеченным нами по палубе до лаза в трюм. Как я говорил, светила луна; не помню, полная или нет, но такая, которая заливает все в ночи таинственно-молочным светом, заставляя предметы откидывать черные лунные тени. В-третьих, экипаж вкалывал от зари до зари, и вряд ли у кого еще могли остаться силы на такое черное чувство юмора. В-четвертых, если бы это был розыгрыш – об этом стало бы быстро известно: шутники не любят держать свои розыгрыши в тайне, не для того они их устраивают. Если, конечно, розыгрыш не возимел неожиданных, совсем не смешных последствий. Достаточно? Ну и в пятых – единственным шутником, способным на подобную дурость был я; а я, как известно, был в это время на вахте на мостике. И было мне тогда совсем не до смеха....
Бывает, что чертовщину устраивают сами моряки. Вот, например, какую историю я слышал от одного механика.
Она случилась тогда, когда на судах начали появляться видеомагнитофоны, а вслед за ними – и кассеты с разными иностранными фильмами. В тот вечер группа лиц экипажа совершала просмотр фильма ужасов. Вообще-то, морякам лучше смотреть мультики или эротику, но они смотрели ужасы, и большинство – в первый раз в жизни.
Когда я первый раз посмотрел фильм ужасов на стоянке в порту на ночь глядя, а потом поднялся по привычке на мостик корректировать карты – корректура у меня не пошла. Ибо за окнами, как мне казалось, мелькали зловещие белые тени, за углами и дверями таился кто-то страшный, а спиной, как бы я не повернулся – чувствовал чей-то исполненный злобы взгляд… Поэтому вместо корректуры я с замиранием сердца метался от окна к окну, сжав до боли кулаки, решительно заглядывал за углы штурманской рубки и периодически оглядывался, затаив дыхание, назад. Пока, наконец, не бросил всё и трусливо убежал в каюту спать.
Поэтому я хорошо понимаю того моториста, который после просмотра фильма ужасов отправился в одиночестве на ночную вахту в машинное отделение. Два его товарища по экипажу, среди которых был и рассказавший историю механик, его, видимо не понимали, но хотели понять. Отправиться спать после увиденных страшилок их не очень-то тянуло, а вместо этого они вдвоём спустились в машинное отделение. Судно было большое, и машинное отделение соответственно. Вахтенного моториста они нашли не сразу: тот находился на самой нижней площадке и сидел, вжавшись спиной в угол. Наблюдавших за ним с верхней площадки приятелей он не заметил. В руках бедолага крепко сжимал лом, голова его равномерно поворачивалась из стороны в сторону, широко раскрытые глаза настороженно блуждали – судя по всему, фильм ужасов для него ещё продолжался.
Приятели, вместо того, чтобы окликнуть и успокоить беднягу, не сговариваясь, затаились и приняли участие в его фильме. Сначала один бросил вниз гайку. Гайка неожиданно загромыхала в переплетениях машинных железяк, а вахтенный моментально напрягся и резко повернулся всем телом в направлении исходившего звука. Затем второй бросил гайку, в другую сторону. Моторист отреагировал моментально, снова резко развернувшись всем телом в сторону источника звука. Так он и крутился с каждой новой гайкой, теряя при этом киллограммы нервных клеток и искренне забавляя друзей. Наконец, моторист медленно поднялся и, сжав до боли в руках лом, на негнущихся ногах двинулся вперед. Направление он выбрал верное. Через пару минут он почти поравнялся с затаившимися площадкой выше друзьями. Под рукой у тех выгодно оказался длинный стальной прутик с крючком на конце – известно, в машине полно всякой ерунды. Этим крючком они и зацепили бедолагу сзади за застиранный комбинезон... Охотник за привидениями замер....а затем с жутким рёвом в развороте обрушил сокрушающий удар ломом, нанося ущерб попавшимся на его пути металлическим конструкциям. Дьявольский хохот, излившийся сверху, мог достойно завершить его жизненный путь, будь моторист послабее сердцем. Но он был здоров как бык, и просто получил эмоциональную разрядку, увидев, наконец, шутников. Потом была яростная погоня, на счастье приятелей завершившаяся для них удачно. Конечно, могло быть всё хуже.
Вот такие дела. Ну, а в своей истории – я готов подписаться под каждым словом! Благо и свидетели имеются. А если что у вас вызывает сомнение – приезжайте в Одессу, найдите Витоса и Алексея – они мои слова подтвердят.
Февраль 2003,
Балтийское море
