Три взгляда на Жизнь на Море

Есть три  вида смерти-
смерть на земле, смерть в
воздухе  и жизнь на море.

Какой-то мудрец

Мы сидели в баре. Вчетвером: матрос Витек, боцман Семеныч, электромеханик Толик и я.  Был один из редких свободных вечеров в иностранном порту  и мы решили использовать его сполна – снять накопившийся за рейс стресс.
На улице за окном было темно, тихо падал снег. Кроме нас в баре никого не было – холодными зимними вечерами американцы предпочитают сидеть по домам. Лишь одинокий бармен откровенно скучал за стойкой. Только что мы неспеша выпили по третьей и расслабленно закурили. Музыкальный автомат в углу замолчал, и Толик, порывшись в карманах в поисках долларовой бумажки, лениво поднялся и направился к нему.
Витек что-то сосредоточенно высчитывал на пальцах, наконец улыбнулся и сказал:
- Уже карась. Борзой.
- Кто? – не поняли мы.
- Я.
Мы равнодушно продолжали молча курить, не особенно вникая, о чем он. Музыкальный автомат заиграл Ай Си Ди Си, и вскоре вернулся Толян, неся обеими руками четыре стакана с Джек Дэниелс.
Витек, не дождавшись расспросов, продолжил сам:
- Три месяца уже, как я на судне. У нас в Военно-морском флоте, на подводной лодке так было: молодой приходишь на лодку – ты «плафон», послужил немного – уже «карась», потом – «борзой карась» ну и так далее. В зависимости от выслуги.
Все мы знали, что Витек недавно отслужил на Флоте, хотя и успел уже после этого сделать три контракта на море.
- А здесь, на торговом флоте, все так же, как и на военном, - продолжал Витя, - есть офицеры, есть рядовые. Вот приходишь на судно – ощущение такое пришибленное, экипаж пока незнакомый, судно толком не знаешь, от «гражданки»… то есть, от береговой жизни еще не отошел. Натуральный плафон. И к тебе отношение соответственное – все для тебя начальники, всех слушаешься; работаешь на подхвате, бегаешь, как пацан. Потом уже, как пообтерся, начинает потихоньку чувство собственного достоинства возвращаться – уже «карась». Ну а месяца три прошло – судно знаешь, работу без напоминаний выполняешь, всех уже узнал достаточно – значит, «борзой карась». Приходит другой такой, «плафон», ты уже его учишь всему, советуешь, что и как, словом – уже «годок». А он, тоже пришибленный поначалу, смотрит на тебя с уважением. Вон, Серега, на вахте сейчас – ну чистый плафон. А месяца через три уже другого учить уму-разуму будет. И так – без конца… - Витос помолчал, задумавшись. – И что обидно, братцы, контракт отмолотил, дембельнулся лихим годком, а на следующий контракт призвали…то есть, позвали – опять с плафона начинаешь. Вот только если на предыдущее судно возвращаешься, там, где тебя все уже знают, и ты все и всех знаешь – тогда – другое дело! Тогда ты- как старослужащий, как сверхсрочник даже, тут тебе почет и уважение.
Мы выпили по четвертой, заказали по пятой и продолжали слушать философствования Витька.
- Офицерам, правда, проще – на них их звание…то есть, должность работает изначально. Но и на флоте, военном, так же точно. Хотя вон, третий помощник говорил мне, что так же само плафоном себя поначалу чувствует. Но для офицера это все равно как-то иначе проходит.
Музыкальный автомат честно отработал скормленный ему доллар, отыграв три песни,  и замолчал. Толян снова нехотя встал из-за стола и направился к нему.
- И еще, вот я думаю. На лодке было все по расписанию, по распорядку – здесь, в принципе, тоже. Там себя не чувствуешь свободным – в любой момент могут по тревоге поднять – да и здесь, в общем-то тоже. Вот и получается, братцы, – отслужил я, дембельнулся – думал, ну все, гражданский человек до конца дней своих – ан нет. Служба продолжается. И так тому и быть суждено.
- Кто же тебя на службу-то такую призывает? – спросил боцман.
- Да никто, конечно. Сам иду, добровольцем. Деньги нужны.
- Ну так, если не нравится, чего себя мучить…
- Да нет, нравится, в том-то и дело. Я все к тому говорил, что поначалу всегда тяжеловато. А сейчас нормально уже, работу свою знаю и делаю, иначе ты бы, Семеныч, меня с собой не позвал. Разве не так, Семеныч?
- Да нет, братан, немного не так. Я в смысле о нашей жизни бродячей. Тут, братан, не как в армии, а скорее, как на зоне. Поверь мне, парень, уж я морскую жизнь знаю. Без малого двадцать пять лет оттянул! И что же, по-твоему, получается: я, как на судно прихожу – тоже, как ты там говоришь – плафон? Я, братан, на любом судне, в любом экипаже себя как дома чувствую. С первого дня. И везде – в авторитете. Но авторитет этот, Витек, заработать надо. Конечно, по первой ходке, может и тяжело – и ты никого не знаешь, и тебя никто не знает. Тут, братан, как себя сразу покажешь – так и стоять будешь. Птицу видно по полету. Будь ты хоть неделю на судне, хоть полгода – неважно.

Семеныч откинулся на спинку стула и достал из пачки новую сигарету.
- Так что, насчет авторитета я тебе скажу – тут не то значение имеет, сколько ты месяцев отпахал, – а сколько ходок сделал. То есть, контрактов…И могу я тебе пару добрых советов дать, они тебе в жизни морской пригодятся. На судно пришел – не суетись. Дело свое делай, да по сторонам, на людей поглядывай – кто чем дышит. В кореша никому не набивайся да и тех, кто к тебе сразу набиться пытается – подпускать не спеши. Разберись сначала в людях, кто есть кто. Потом и определишь, нужен тебе такой кореш, или нет. Пословицу знаешь? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу -  кто ты. Тут она, братан, как и на зоне – глубокий смысл имеет. И знай, что пока ты людей изучаешь, они, в свою очередь на тебя посматривают. Ведь здесь мы - как в камере – все друг у друга как на ладони.

В полумраке бара  Семеныч и вправду походил теперь на матерого уголовника. Когда он протягивал руку за стаканом, оголялось его, синее от татуировок, запястье. И, хотя вместо соборов с куполами там красовались якоря и чайки –  это усиливало впечатление.

- Словами никогда не сори, - продолжал боцман-в-законе, - тут, как на зоне: каждое слово может против тебя обернуться. Ляпнул где-то что-то, тут же забыл – а люди, оказывается, это тобой случайно оброненное слово или фразу запомнили. И, чуть что не так, тебя же сразу и подставят: вот, мол, Витек говорил…На судне, Витя, как и в зоне – десять раз подумай, прежде чем сказать. Тонким психологом надо быть, тогда тебя уважать будут. Ну и, конечно, работу знать и делать…

В бар зашли с мороза два ковбоя с красными ушами, и, взяв по бокалу Будвайзера молча уселись за столик в углу. Толян пошел покупать у автомата очередные три песни Ай-Си-Ди-Си, уж очень ему нравилось.

- И вообще, братва, вся наша жизнь – сплошной срок… Разве что деньги платят. Отмотал очередной срок, откинулся на волю…то есть, на берег – зато здесь ты – король! – при этих словах Семеныч опустил свою тяжелую ладонь на стол так, что звякнули стаканы. Бармен встревоженно замер за стойкой, а молчаливые ковбои в тени надвинули шляпы на глаза.
- Вот я, например, после каждого контракта – на месяц в загулы ударяюсь! Все кореша меня только и ждут. Упиваюсь, понимаешь, волей! Ну, и не только волей, конечно… Здесь-то мы как в зоне – лишены всех радостей земных. А там – пока деньги есть – мы на гребне, так сказать, волны. Но вот закончились деньги – и новый срок…контракт, то есть.  И так – вся жизнь наша бродячая. Да только нравится она мне, эта жизнь. Привык, наверное, по другому уж и не смогу. И, признаться, в последнее время пугает меня вольная… то есть береговая жизнь, как воля пугает старого зека. Как думаешь, начальник? – обратился вдруг Семеныч ко мне.
- М-ммм…- неопределенно протянул я.
- А ну-ка, братан, повтори! – вдруг  громко сказал боцман бармену на чистом русском языке. Тот его сходу понял и тут же принес еще четыре порции виски.

- А я, братья, - заговорил тихо Толян, - по другому нашу жизнь представляю. – Все мы здесь – монахи в плавучем монастыре. И бежим мы, братья, сюда – от мирской… то есть- береговой - жизни, которую ни умом понять, ни сердцем принять не можем… Здесь мы – на своем месте, каждый имеет свой вес, свои обязанности, которые должен исправно выполнять. А что там? Там мы – просто непрактичные люди, ничего не понимающие в жизни. Чужие, можно сказать. А здесь – свои. Когда мы в море – о той жизни скучаем, ждем возвращения; и нас там, кажется, даже ждут. Но приходим – и оказываемся порой словно не в своей тарелке, и вот уже мы тихо мечтаем поскорее обратно в море, к своим кельям; а те, кто нас, казалось, ждал – ждут уже с нетерпением, когда мы снова уйдем… В общем-то, это понятно – размеренная монастырская жизнь нас устраивает: здесь не нужно думать ни о хлебе насущном , ни о каких других мирских заботах – все решается само собой. Есть келья, то есть каюта, завтрак, обед и ужин по расписанию, служба и сон. И мы, привыкнув к этой размеренной жизни, сойдя на берег оказываемся перед лицом многочисленных и столь уже непривычных забот и хлопот, решать которые требуется от нас самих. Дома нас раздражает, например, когда ищешь и не можешь найти какую-либо вещь, которую переложила жена, ведь в каюте на судне все имеет свое определенное место; возмущает невымытая вовремя посуда, несвоевременный завтрак или вообще, не дай Бог, неприготовленный вовремя обед; удивляет требование жены сходить в магазин или на базар… Получается, что на берегу появляется масса несвойственных нам обязанностей, в то время, как основных – работы, которую мы привыкли делать на судне - нет. Объяснения жены, что она устала или не успела вымыть посуду или приготовить обед нас приводят в яростное недоумение – ведь на судне повар всегда это делает вовремя, успевает и не устает! И, как результат – недоумения перерастают в ссоры, порой – в скандалы, и вот мы уже стремимся бежать подальше от такой жизни, и возвращаемся в наш монастырь…

Толик задумчиво пригубил виски и  продолжил:
- А здесь мы снова попадаем в свой мир иллюзий. Снова мечтаем о береге, строим планы, которые никогда не осуществятся; замаливаем свои грехи, надеясь впредь никогда не ссориться с женой и вообще – начать новую жизнь. И все для того, чтобы вернувшись, спустя долгие месяцы, снова с головой окунуться в жизнь старую и в очередной раз, не в силах что-либо изменить – бежать от этой непонятной и неприемлимой нами жизни…
Он замолчал, наконец, и все трое повернули головы ко мне в молчаливом вопросе, желая услышать мое мнение и мою точку зрения.

У меня было много, что сказать им. В чем каждый из них был прав, а в чем ошибался.
- Э-эээээ…. – начал было я, но мысли в голове путались, а говорить было лень. Это, видимо, от выпитого виски.
- Э-эээээ…. -  снова сказал я глубокомысленно, но, поняв, что больше ничего путного сказать сейчас не смогу, решительно махнул рукой, подзывая бармена.

Больше к этой теме в тот вечер мы не обращались.

© Georgiy Almarov

Назад